Глава четвертая. Величайший пешеход мира, он же князь поэтов Томас Кориэт из Откомба

Все поэты Англии славят Гиганта Ума и его "Нелепости". - Галопом по Европе. - "Капуста" на десерт для идиотов-читателей. - Пешком в Индию под хохот Водного Поэта Его Величества. - Раблезианский карнавал

Все поэты Англии славят Гиганта Ума и его "Нелепости"

Изучая творчество Бена Джонсона, Майкла Дрейтона, Джона Донна, Джона Дэвиса и других английских поэтов шекспировской эпохи, я неоднократно встречал в их произведениях имя некоего Томаса Кориэта. В основном это были хвалебные стихотворения, написанные поэтами специально для выпущенной этим Кориэтом в 1611 году книги о своем пешем путешествии по Европе. Как сообщали комментаторы, для книги Кориэта поступило так много поэтических панегириков, что часть из них пришлось поместить в другом издании.

Названия этой и последовавшей за ней книг Кориэта показались мне весьма странными для трудов о путешествиях: "Coryat's Crudities" ("Кориэтовы Нелепости") и "Coryat's Crambe"* ("Кориэтова Капуста", но также и "Кориэтова игра в слова"). Странную смесь из безмерных восхвалений, многозначительных и не всегда поддающихся расшифровке намеков и грубо-гротескного высмеивания представляют из себя и сами обращенные к Кориэту панегирики. А ведь смысл публикации панегирических обращений к авторам заключался именно в том, чтобы воздать им хвалу, рекомендовать их произведения читателям. Очень трудно представить, чтобы какой-то автор, рассказывающий от своего имени о путешествии за границу, мог дать собственным трудам такие издевательские названия и поместить в них такие материалы, как джонсоновские "комментарии" к рисункам на титульном листе "Нелепостей", развязно высмеивающие якобы незадачливого путешественника. Однако эти двустишия Джонсон почему-то назвал "ключом, которым можно открыть тайну Кориэтовой книги".

* (В оригинале в обоих случаях апостроф отсутствует. Crudities можно в контексте всего заглавия перевести как "нелепости", "незрелости", "непереваренности" и даже "экскременты", так как сruditas (лат.) - несварение желудка. Crambe (греч. и лат.)- капуста, но crambo - старинная игра в отыскание загадочного слова по рифмам к нему, косвенным намекам или мимике.)

Джон Донн, говоря о Кориэте и его книге, прибегает к таким эпитетам, как "величайший", "неизмеримый", "превосходящий и удивляющий весь мир", "Гигант Ума" и даже "Великий Лунатик"! Донн отмечает глубину Кориэтовой мысли, его ученость, точность его описаний, которые могут служить образцом для любого писателя. Творение Кориэта не уступает лучшим созданиям античности, ему суждено великое будущее! Но критикам грядущих времен будет нелегко постигнуть его смысл, ибо, по словам Донна:

"Книга Кориэта мистична, она подобна Сивиллиным,
И каждая ее часть не менее ценна, чем целое".

Непохоже, чтобы Донн просто иронизировал, - в книге совершенно не известного тогда писателя о его первом и заурядном по маршруту путешествии на континент есть что-то очень значительное даже для такого поэта философского склада, как Джон Донн. Но что именно? От ответа на этот вопрос Донн демонстративно уходит, прикрываясь двумя макароническими (склеенными из разноязычных слов) двустишиями.

Майкл Дрейтон идет еще дальше; от имени всех поэтов он обращается к "дорогому Тому":

"Ты наш наставник, который учит нас петь,
И мы все лишь твои дзанни*, твои послушные обезьяны".

* (Слуга просцениума в итальянской комедии масок.)

Все эти многозначительные намеки, а также участие в книге беспрецедентного числа других поэтов, в том числе Томаса Кэмпиона, Генри Гудиа, Хью Холланда, Джона Дэвиса, Кристофера Брука, Джона Харрингтона, требовали изучить тщательнейшим образом все о Томасе Кориэте и его сочинениях.

Однако, приступив к изучению необыкновенного явления, которое называется "Томас Кориэт", я довольно скоро обнаружил, что оно сравнительно мало исследовано и удовлетворительно не объяснено. Его "Нелепости" за прошедшие без малого четыре века были переизданы в Англии лишь два раза - без комментариев, а первая и единственная монографическая работа о нем - книга англичанина Майкла Стрэчена1 - появилась уже в наше время, в 1962 году. На русском языке о Кориэте никогда не писали.

Первые сведения о Кориэте в XVII столетии сообщил Томас Фуллер в своем сочинении о достопримечательностях Англии (1662)2. Фуллер писал, что Кориэт был чем-то вроде шута и посмешища для окружения наследного принца Генри, причем обладал уродливой формой головы ("перевернутая сахарная голова") и "сама его физиономия носила отпечаток глупости, которую снисходительные люди называли веселостью". Еще через двести лет, в 1887 году, в британском Национальном биографическом словаре была напечатана обстоятельная статья А. Джессопа3, содержавшая, однако, ряд неточностей и трактующая все рассказываемое о Кориэте от его имени в "Нелепостях" и "Капусте" наравне с исторически достоверным биографическим материалом. Наш современник Майкл Стрэчен тоже не полностью свободен от этого недостатка, хотя он располагал несравненно большим сводом фактов и не мог не заметить более чем сомнительную достоверность многих рассказов Кориэта о самом себе, к тому же постоянно подчеркиваемую целым поэтическим хором, вовсю потешающимся над злополучным автором на страницах его собственной книги.

И Джессоп, и Стрэчен не могут преодолеть непостижимое противоречие между тем, что они сообщают о его унизительном положении нищего шута-придурка, служившего посмешищем, безответной мишенью для придворных остроумцев и их литературных друзей, и обширной и глубокой эрудицией, демонстрируемой его книгой во многих областях: политике, истории, географии, архитектуре, классической филологии (особенно латынь), и незаурядным литературным талантом. При этом шутки над ним (как видно из некоторых "панегириков") носили далеко не безобидный характер. Так, во время представления при дворе одной из джонсоновских масок, его под хохот зрителей извлекли совершенно мокрого и съежившегося из какого-то сундука, и обливали его, похоже, не только водой...

Что же известно о нем достоверно? Современник Шекспира Томас Кориэт (1577-1617) родился в местечке Одкомб в графстве Сомерсет в семье местного священника, бывшего одно время капелланом графа Пембрука. Обучался в Оксфорде, но курса не закончил. Каким образом бедный недоучившийся студент оказался среди блестящего окружения наследного принца, точно неизвестно; в списках прислуги его нет (лишь однажды казначей принца выдал ему 10 фунтов).

Принц Генри проявлял активный интерес к другим странам, к иностранной политике, давал поручения британским послам о направлении ему подробной информации о событиях в местах их пребывания. Интересовался он также рассказами и письмами из-за границы своих приближенных. Его окружение всячески поддерживало в нем такой интерес - многие из этих людей связывали с принцем свои надежды на будущее (не осуществившиеся в связи с ранней смертью Генри осенью 1612 года). В 1606-1609 годах на континенте путешествовало несколько близких к принцу людей, в том числе юный граф Эссекс и Джон Харрингтон, регулярно писавший для своего патрона подробные отчеты о всем виденном4. В 1608 году посылал своего слугу по имени Нэн Делето во Францию и Италию для уточнения каких-то сведений граф Рэтленд...

И вот именно в это самое время, в мае 1608 года, как сообщает Томас Кориэт в своих "Нелепостях", обуреваемый охватившей его страстью к путешествиям, он тоже пересек пролив, проследовал совсем налегке и с тощим кошельком через всю Европу в Венецию (где гостил довольно долго), откуда, преодолев такое "пустяковое" препятствие, как Швейцарские Альпы, возвратился домой. Все путешествие заняло, по его словам, менее пяти месяцев - уже 3 октября 1608 года он опять был в Лондоне.

А 26 ноября 1610 года два влиятельных члена Компании печатников - уже знакомый нам Эдуард Блаунт и его партнер Уильям Баррет - официально зарегистрировали книгу, поименованную "Кориэтовы Нелепости, спешно наглотанные во время пятимесячного путешествия..."5.

Книга форматом ин-кварто, очень большого объема (950 страниц), отпечатана на редкость тщательно: ошибок и опечаток очень мало, качество гравюр исключительно высокое, первоклассная бумага с водяным знаком - большой короной. Вначале - несколько двустиший Бена Джонсона, долженствующие, по его словам, служить ключом к тайне "Нелепостей". Но, кроме того, они "являются лечебными припарками на опухоли и прыщи, выступившие на лице Кориэта, когда он пыхтел над своими "Нелепостями", из которых поднимаются пары невероятностей".

Далее - послание Кориэта принцу Уэльскому с пространным изложением мотивов, побудивших одкомбианца совершить путешествие и написать о нем книгу. Безродный Кориэт то шутит вполне непринужденно с наследником престола, то обращается к нему в самых изысканных и высокопарных выражениях. Тринадцать страниц занимает многословное пародийное обращение к читателю, подписанное "Одкомбианский Скороход"*, после чего Джонсон предлагает еще одно свое сочинение, озаглавленное "Характер знаменитого одкомбианца, описанный его искренним другом". Учитывая, что речь идет о никому доселе не известном писателе, эпитет "знаменитый" может быть воспринят только как комический. Оказывается, одкомбианец - человек, одержимый непреодолимой страстью к путешествиям (хотя до этого нигде не был). Увидев на обложке книги слова "Франкфурт" или "Венеция", он "готов разорвать на себе одежду и заполняет помещение своим бормотанием". Он помешан также на веселье и - не менее того - на греческом и латыни.

* (Ниже подписи - "трагическая маска" - та же эмблема, что и в "Поэтической рапсодии", в изданиях 1600 г. двух шекспировских пьес и в гросартовском переиздании "Жертвы Любви" (на шмуцтитуле).)

Кориэт, по Джонсону, - великий и смелый мастер слова (Carpenter of Words) или, "если сказать на его собственный манер - Логодедал**" (**Дедал - в греческой мифологии строитель Лабиринта на Крите) - то есть мастер словесных хитросплетений. Он, оказывается превосходит по своим знаниям целый колледж, и в любой компании его подают "как самое изысканное блюдо". Но, "если попытаться сказать главное о нем, то это такой Автор, который всегда будет стоять сам по себе, отдельно от своей книги, не нуждаясь в том, чтобы ее соединяли с ним". Звучит очень многозначительно, но как это понимать? Прозаическая "Характеристика" завершается "Характеристическим акростихом", выдержанным в том же духе и начинающимся такими словами:

"Роджер было истиннное имя,
Но теперь правдивый Том заместил Роджера..."

Что это за таинственный Роджер, которого "заместил" Томас Кориэт, комментаторы-джонсоноведы определенно сказать не могли. Но сегодня я могу предложить их вниманию одного хорошо знакомого Бену Джонсону Роджера, близкого к принцу Уэльскому и его окружению, странного человека, всегда прячущего свое лицо под одиозными именами-масками, начиная с "парнасского" шута Галлио и его шекспировской ипостаси. Этот странный человек - Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд...

Особое предисловие громогласно объявляет, что виднейшие умы королевства написали для книги Кориэта похвальные стихи. Эти "панегирики" занимают целых 120 страниц и подписаны именами 56 авторов, среди которых действительно "виднейшие умы" и крупнейшие литераторы тогдашней Англии. Впечатление, которое остается после знакомства с этим разделом книги, трудно охарактеризовать иначе как ошеломляющее; вероятно, сходное впечатление произвела бы на нас книга Рабле - узнай мы о ней и прочитай ее сегодня впервые. Ничего подобного этому собранию мы не находим в английской - и не только в английской - литературе ни до, ни после; это не просто блестящий фейерверк гротескного остроумия, но настоящее карнавальное празднество смеха, разыгрываемое вокруг главной смеховой, шутовской фигуры - Томаса Кориэта из Одкомба.

Появлению каждого автора предшествует объявление: "Incipit..." (то есть "Начинает такой-то..."), а после последней строки "панегирика" следует: "Explicit..." (то есть "Заканчивает такой-то...") - подобно сценарию некоего представления. Уже первый автор, скрывающийся за греческим псевдонимом, который можно перевести как "Друг путешествующих за границей", приглашает господ повеселиться над этим Томасом, "появившимся на свет из колодца мудрости". Он-де владеет "магазином ума" и секретным ключом от него, который, однако, доступен не для всех.

"Его имя Кориэт, я полагаю,
Но мясо он или рыба, я еще не смог решить...".

Состав авторов "панегириков" удивляет не только количеством: третья часть из них связана с королевским двором, столько же - с лондонскими юридическими корпорациями, роль которых в культурной жизни эпохи нам уже известна. Биографии половины участников можно сегодня найти в британском Национальном биографическом словаре. Перечислю наиболее известных авторов: Бен Джонсон, Майкл Дрейтон, Джон Донн, Генри Гудиа, Роберт Коттон, Ричард Мартин, Джон Оуэн, Хью Холланд, Кристофер Брук, Джон Хоскинс, Томас Кэмпион, Джон Дэвис из Хирфорда, Джон Харрингтон, Генри Пичем, Иниго Джонс - целое поэтическое созвездие! Из них Джонсон и Холланд позже приняли активное участие в издании шекспировского Великого фолио, Ричард Мартин защитил в суде интересы актерской труппы "слуг Его Величества", Кристофер Брук является автором "Призрака Ричарда III", содержащего шекспировские аллюзии. Рукой Джона Дэвиса (он учил каллиграфии наследного принца) написан "нортумберлендский манускрипт", он же - автор двусмысленного стихотворения "К нашему английскому Теренцию, мистеру Уильяму Шекспиру" (1610 год - незадолго до Кориэтовой книги) - того самого удивительного обращения, где утверждается, что Шекспир "не только играл иногда для забавы королевские роли, но и бывал компаньоном короля". Генри Пичем известен своим рисунком (в манускрипте) с изображением сцены из "Тита Андроника". Это единственная иллюстрация к Шекспиру, выполненная его современником.

Чего только нет в этих "панегириках", иногда почти непереводимых! Стихи на английском и латинском, древнегреческом, французском, итальянском, испанском, фламандском, валлийском, а также на фантастических "языках" - макароническом, утопическом и антиподском. Есть стихи, переложенные на музыку, с приложением нот, акростихи, сонеты, вирши, образующие на бумаге форму яйца! О стихотворениях Джонсона, Донна, Дрейтона я уже упоминал. Другие авторы якобы "превозносят" Кориэта, хохоча над ним во все горло, изощряясь в издевательских каламбурах, нисколько не заботясь о чувстве меры. Хью Холланд называет его "Топографическим и Типографическим Томасом" и проводит параллель между "Доном Улиссом из Итаки" и "Доном Кориэтом из Одкомба". Но "...если Одиссея воспел один Гомер, то Кориэта - все поэты наших дней". Сравнение с Гомером (не в пользу древнего грека) встречается и у других авторов. У Дэвиса совсем просто: "Он наставил нос самому Гомеру". Некто под псевдонимом "Гларианус Вадианус" сравнивает Кориэта с Амадисом Галльским, знаменитым героем испанского рыцарского романа, и даже с Орлеанской девой. Есть многословные сравнения с Юлием Цезарем, Ликургом, Солоном, Пифагором, Дон Кихотом, Пантагрюэлем, Колумбом, Магелланом, Меркурием, Протеем и т.д. и т.п. Хью Холланд именует его Князем Поэтов. Джон Харрингтон:

"О ты, знаменитейший Гусь, поддерживающий славу Капитолия,
Подари мне хоть одно перо, чтобы я мог
Вписать им еще одну похвалу
Среди других, принадлежащих столь выдающимся умам".

Неоднократно на все лады издевательски обыгрывается и само имя Кориэта, и название его родного местечка Одкомб. Тот же неведомый Гларианус Вадианус демонстрирует незаурядные познания в языках и медицине в стихотворении, озаглавленном "Скелет и чистая анатомия всех точек и сочленений Томаса Кориэта из Одкомба", сплошь окруженном на боковых и нижних полях пародийными наукообразными комментариями и отсылками к авторитетам. Кориэт опять "ни мясо, ни рыба, ни маринованная селедка, и его родной Одкомб мог бы вдоволь потешиться, увидев своего питомца, вытащенного из рассола в сундуке", - это о том же эпизоде во время представления маски. Есть еще "Декларация о пророчестве Нерея, сделанная двумя рыбами относительно падения значения Гластенберийского аббатства* и возвышении Одкомба", где уточняется, вполне по-раблезиански, что пророчество это было сделано "в таверне, знаменитой тем, что мимо нее когда-то пробежала собака, преследовавшая медведя, и при этом они забежали на север так далеко, что оба животных вмерзли в лед", и тому подобная чепуха.

* (Один из древнейших монастырей Англии.)

Или такие "комплименты":

"Из всех, носивших когда-либо имя Том,
Том Кориэт - самый знаменитый...
Том-осел может шествовать важно,
Но не для его длинных ушей такие бриллианты,
Которые украшают нашего Тома".

Завершают это необыкновеннейшее собрание макаронические стихи "самого Кориэта", показывающие, что он нисколько не обиделся на издевательское отношение к его книге и его собственной персоне со стороны тех, кого он "так простодушно пригласил принять участие в издании своего труда". Такая его реакция может удивить серьезного историка - ведь только законченный дурак не увидел бы, что из него делают посмешище! Более того, он взял на себя роль исполнителя заключительного комического танца в этом гротескном полиграфическом представлении. Автор подтвердил, что он выступает как главная смеховая фигура, как шут - активный участник разыгрываемого вокруг него карнавального фарса; смех амбивалентен, всеобъемлющ. Но слишком многое говорит за то, что здесь не автор исполняет роль шута, а наоборот - шут, буффон представлен в роли автора.

Значение вступительного "панегирического" материала для постижения смысла удивительного издания и всей истории вокруг него исключительно велико; но даже и само по себе это уникальное собрание остается наиболее ярким раблезианским явлением в истории английской литературы, причем явлением непонятым и неоцененным.

Галопом по Европе

Посмотрим теперь на сами Кориэтовы путевые заметки. Сначала, в качестве еще одного вступления, в книге помещена речь, приписанная ученому немцу Герману Киршнеру - "О пользе путешествий", длинное (40 страниц) сочинение, явно, но без гротескного шаржирования пародирующее нудные "труды" тогдашних любителей наукообразного пустословия.

Описание хождения Кориэта по Европе открывается подсчетом расстояний (в милях) между местечком Одкомб и важнейшими европейскими городами, пройденными Кориэтом, - до Венеции включительно:

между Одкомбом и Лондоном - 106 миль;

между Лондоном и Дувром - 57;

между Дувром и Кале - 27;

между Кале и Парижем - 140 и т.д.

Всего, если верить Кориэту, он преодолел, передвигаясь на чем придется, но часто на своих собственных ногах через всю Францию, Италию до Венеции, потом обратно - через Швейцарские Альпы, Верхнюю и Нижнюю Германию, Нидерланды в Англию, расстояние в 1 975 миль. Поскольку в книге даются точные даты (а то и часы) его нахождения в каждом пункте, можно высчитать, что он находился в движении не более 80 дней (наиболее длительная остановка - в Венеции, кроме того - остановка в Париже, Падуе и других городах). Таким образом, он двигался по чужим, незнакомым странам, по плохим дорогам, в том числе через Альпы, посетив 45 европейских городов, внимательно осматривая их достопримечательности, списывая иноязычные надписи на памятниках, ведя систематические записи обо всем увиденном и услышанном, включая массу географических, исторических и культурных фактов, составивших потом огромную книгу, - он двигался со средней скоростью 35-40 км в сутки, уступая в быстроте разве что Пантагрюэлю.

Ясно, что такая скорость является еще одной фарсовой деталью, недаром и сам Кориэт, и его "панегиристы" не раз с откровенными ухмылками обыгрывают вопрос: как это одкомбианский пешеход умудрился за такой короткий срок обойти столько стран и городов, столько увидеть и записать - и все это с пустым брюхом и без гроша в кармане, и что делать с теми, кто будет сомневаться в правдоподобности Кориэтовых подвигов?

Финансовое обеспечение путешествия остается загадкой: такое хождение по чужим странам было делом недешевым, Кориэт же неоднократно подчеркивает свое безденежье. Да и Бен Джонсон сообщает в "Ключе к тайне "Нелепостей":

"Старая шляпа, рваные чулки, дырявые башмаки
И сумка, кишащая вшами, были его единственным достоянием".

Как же он жил, как расплачивался хотя бы за питание и ночлег? К тому же он, оказывается, иногда позволял себе останавливаться не на захудалых постоялых дворах, а в самых дорогих и престижных гостиницах. Так, в Лионе он живет в лучшей гостинице города "Три короля" вместе с такими людьми, как брат герцога Гиза и французский посол в Риме (с молодым графом Эссексом, тоже останавливавшимся в "Трех королях", Кориэт, оказывается, разминулся на один день), и с этими людьми нищий и поистрепавшийся за дорогу одкомбианец беседует на превосходной латыни; в других местах он тоже позволяет себе дорогие удовольствия, пробует изысканные блюда и вина. Таких "несоответствий" очень много на всех этапах его путешествия - там, где он говорит о себе, элементы вымысла, пародии, шутовства встречаются на каждом шагу, свидетельствуя, что эта сторона его повествования сугубо литературна и далека от достоверности. Можно добавить что для путешествия за границу тогда необходимо было иметь разрешение от властей, где оговаривались сроки и другие вопросы, однако ни о чем таком обычно словоохотливый Кориэт не сообщает. Зато маршрут путешествия Кориэта совпадает (но в обратном порядке) с тем, которым за двенадцать лет до него проследовал в Падую Роджер Мэннерс, граф Рэтленд.

Если говорить о научно-познавательной и литературной ценности описаний европейских стран, то она исключительно высока, и элементы фарса, буффонады ее не слишком снижают. Это подлинно уникальный труд, к тому же ощутимо передающий атмосферу жизни тогдашней Европы. Каждому важному городу отводится специальный раздел, излагается его история, дается общее описание; рассказывается о народных обычаях, детально и со знанием дела описываются важнейшие архитектурные сооружения, воспроизводятся надписи на памятниках и склепах. В ряде случаев затрагиваются вопросы государственного управления, межгосударственных отношений, войн, дипломатии, династические проблемы - и все это вполне компетентно.

Особенно интересны - и это отмечает М. Стрэчен - разделы об архитектурных памятниках; многие из этих сооружений нигде до книги Кориэта не описывались. Например, он буквально открыл англичанам многие работы Палладио, первым не только в Англии, но и в Европе обратил внимание на такие его творения, как базилика и ротонда в Виченце.

Великолепны панорамы Ломбардии, Рейна, Швейцарии. Особенно трогательно восхищение англичанина солнцем и красками Италии - он сравнивает ее с раем. Одну шестую часть книги занимает глава о Венеции, о которой до этого на английском языке существовали всего две книги, по своей познавательной и литературной ценности не идущие в сравнение с книгой Кориэта. Красочность, полнота, точность рассказа о Венеции таковы, что Стрэчен считает его самым совершенным из всех, когда-либо написанных о жемчужине Адриатики на любом языке, и, вероятно, это - не преувеличение.

Рассказывая о быте и обычаях венецианцев, Кориэт не забывает ни гондол, ни устриц, ни денежной системы, ни положения женщин, иностранцев и иноверцев. В театре его внимание привлекли, конечно, актрисы - ведь в Англии все роли исполнялись мужчинами. Но в целом Кориэт оценивает уровень венецианского театрального искусства ниже, чем английского, что в устах современника Шекспира звучит сегодня вполне естественно. С явным интересом описываются венецианские клоуны, фокусники и всякого рода шарлатаны, рассказывается о могуществе и влиянии куртизанок, одну из которых - богатую (и очень дорогую!) Маргариту Эмилиану - нищий Кориэт посетил, оказывается, в ее доме. И превосходная гравюра Уильяма Хоула изображает вдруг оказавшимся изысканно одетым, модно подстриженным Кориэта и венецианскую жрицу любви, устремляющихся навстречу друг другу. Можно, конечно, отнести изысканный костюм одкомбианца на счет фантазии иллюстратора, хотя здесь, как и в других случаях, дело, похоже, обстоит не так просто.

Большая глава отведена Падуе, ее памятникам, ее знаменитому университету. С особым чувством путешественник вспоминает о том, что отличает Падую от других городов, - о длинных крытых галереях для пешеходов вдоль улиц (такая галерея изображена на портрете молодого лорда, которого я выше идентифицировал с графом Рэтлендом, возвратившимся в 1597 году из Падуи).

Везде, где он побывал, Кориэт общается с выдающимися учеными, знатоками филологии, риторики, философии, например, с известным швейцарским полиглотом и ориенталистом Гаспаром Вазером, с богословами Буэлером, Хоспинианом и другими; посещает лекции по богословию и древнегреческой литературе, сравнивает их с лекциями в английских университетах. В конце книги даже помещены пространные письма Кориэта к этим ученым и их не менее пространные и бессодержательные ответы - вся эта "переписка" на латыни и греческом носит шутливо-пародийный характер, но установлено, что эти ученые действительно переписывались с некоторыми англичанами; Гаспар Вазер, как мы знаем, состоял в переписке с графом Рэтлендом.

Подробно описывается знаменитая Франкфуртская книжная ярмарка, где Кориэт побывал в сентябре 1608 года; в это же время (по счастливой случайности, конечно) там был и молодой граф Эссекс, которого одкомбианец почему-то называет кузеном четвертой степени родства. Объявлять себя родичем - пусть и дальним - знатного аристократа, воспитывавшегося вместе с наследным принцем, для безродного одкомбианца было несомненной дерзостью, бестактной шуткой, за которую можно было и поплатиться. Вот если бы речь шла о ком-то из родственников Елизаветы Сидни, сестры юного Эссекса, например о ее платоническом супруге графе Рэтленде, то такое шутливое обозначение степени и качества их родства было бы вполне уместным...

Количество фактов, дат, имен, сообщаемых Кориэтом, огромно, это подлинная энциклопедия. В ряде случаев в книге использовались существовавшие уже труды по соответствующим темам, причем не только на английском и латыни, но и на итальянском языке, которого одкомбианец тогда, по его собственным словам, еще не знал.

Литературные достоинства книги не могут не броситься в глаза - они очевидны. Очень большой словарный запас, латинские и греческие слова, выражения и целые страницы - на каждом шагу. В Кориэтовых "речах", являющихся пародиями на заезженные штампы университетского красноречия, обнаруживается превосходное знание классической риторики. Автор много и охотно оперирует эвфуизмами, гиперболами, яркими и неожиданными метафорами, его повествование содержит множество новых, чрезвычайно смелых словообразований, в том числе и на латинских и греческих корнях (ряд этих новообразований сохранился с тех пор в английском языке); в этих экспериментах часто чувствуется рука мастера, подлинного Логодедала.

В самом конце книги, после отдельного шмуцтитула, помещены стихотворные опусы, главным образом на латыни, приписанные покойному отцу Томаса Кориэта - преподобному Джорджу Кориэту; обращены они к уже умершим, но когда-то всесильным елизаветинским вельможам - лорду Берли, графам Лейстеру и Пембруку (деду графа Пембрука и графа Монтгомери) и другим знатным персонам. Есть и обращение к самой королеве Елизавете - скромный пастырь, оказывается, настоятельно советовал ей побыстрее выйти замуж! Поэтические упражнения предка Кориэта носят малозамаскированный пародийный характер и не имеют к содержанию книги никакого отношения. Завершает книгу обширный алфавитный указатель, делающий ее похожей на сегодняшние научные издания с их детальным справочным аппаратом.

И в самом конце - две страницы - список опечаток, сопровождаемый специальным обращением автора к читателям. Опечаток совсем немного (хотя Кориэт и утверждает, что на самом деле их гораздо больше, и предлагает читателям включиться в их поиск). Среди отмеченных Кориэтом опечаток несколько раз кстати и некстати фигурирует слово "Manners" - и с маленькой и с большой буквы. Так, он рекомендует читателю на странице 297 вместо напечатанного там слова "лордство" (Lordships) читать "Manners"! Такого слова - "лордство" - в указанном Кориэтом месте вообще нет, а если бы оно там и было, то представить себе такую опечатку очень трудно. Но все становится на свои места, если мы вспомним, что Мэннерс - родовое имя графа Рэтленда, того самого Роджера, которого, по утверждению Джонсона, "заместил" Томас. И имя "Мэннерс" обыгрывается здесь довольно открыто, так же, как оно обыгрывается в шекспировских сонетах и нескольких произведениях Джонсона, о которых мы будем говорить дальше.

И еще одно "совпадение". В этом же последнем своем обращении к читателям Кориэт кокетливо извиняется за то, что он якобы "слабо, поверхностно владеет латынью и греческим" (хотя вся книга изобилует превосходными латинскими и греческими текстами). Буквально то же самое повторит потом Бен Джонсон о Шекспире, произведения которого, однако, свидетельствуют о том, что Великий Бард хорошо владел этими языками! Ясно, что Джонсон не случайно взял эту фразу из Кориэтовой книги, в создании которой он - так же, как и в создании Великого шекспировского фолио, - принял активнейшее участие.

Тираж книги точно неизвестен - вероятно, он был невелик, около 100 экземпляров; до нашего времени дошло 40. К работе были привлечены крупнейшие издатели и печатники Блаунт, Баррет, Стэнсби, художник-график и гравер Уильям Хоул, не имевший равных среди современников. По своим полиграфическим данным - качеству бумаги, набора, печати и особенно уникальных гравюр - "Нелепости" имеют мало аналогов в ту эпоху. Для каждого члена королевской семьи были изготовлены специальные подарочные экземпляры. Так, хранящийся теперь в Британском музее экземпляр наследного принца переплетен в красный бархат, обрез и застежки вызолочены, гравюры тщательно раскрашены; краски и позолота не потускнели до сегодняшнего дня. Учитывая характер издания, привлеченные силы и явно незначительный тираж, затраты на него были очень велики, а выручка мизерная. Поэтому неоднократные заявления о том, что нищий Кориэт-де издал книгу за свой собственный счет, носят явно шутовской характер - такими огромными суммами одкомбианец никогда в жизни не располагал; издание финансировалось окружением наследного принца, и в бумагах одного из инициаторов, Лайонела Кренфилда, имеются тому подтверждения.

Вскоре Кориэт расскажет в "Капусте" комическую историю о том, как он хлопотал о разрешении на издание "Нелепостей", а для пущей "убедительности" его письмо секретарю лорда-казначея будет даже приклеено к роскошному экземпляру, подаренному наследному принцу, - оно и сейчас там! Письмо, конечно, пародийное, и вообще никакой необходимости кланяться незначительному чиновнику не было - книга создавалась под личным покровительством принца, при участии многих влиятельных людей из его окружения и не содержала ничего предосудительного. Письмо, включая подпись Кориэта, написано тем же каллиграфическим почерком, что и подписи к гравюрам Хоула, так что рассматривать его в качестве кориэтовского автографа (притом единственного) нет особых оснований.

Все в "Нелепостях" говорит о фарсовом характере издания, и об этом же свидетельствуют удивительные события, развернувшиеся после того, как книга покинула стены типографии.

"Капуста" на десерт для идиотов-читателей

Через несколько месяцев в Лондоне появилась еще одна книга. несравненно меньшего объема (около 100 страниц), но с не менее странным и трудно совместимым с авторским достоинством названием: "Кориэтова Капуста, еще раз подогретая* и теперь поданная вместе с другими макароническими блюдами, как вторая часть к его "Нелепостям"6. Название весьма хитроумное: "капуста" присутствует в нем и на греческом, и на латыни, и на английском, и в прямом и в переносном смысле, a crambo, как я уже говорил, это старинная игра в отыскание скрытого (загаданного) слова.

* ("Подогретая капуста" - нечто без конца повторяемое (лат. выражение). )

Содержание "Капусты" составляет дополнительная порция "панегириков", будто бы не поместившихся в первой книге, обращение к наследному принцу, комически повествующее о перипетиях с получением разрешения на издание "Нелепостей", речи, якобы произнесенные Кориэтом перед самим королем и каждым из членов королевской семьи в отдельности. Есть также ругательный ответ торговцу полотном Старру, являющийся частью фарсовой судебной тяжбы, затеянной Кориэтом. Старр-де отказался выплатить тройной залог, обещанный Кориэту в случае его благополучного возвращения из путешествия, доказывая, что за такой короткий срок просто невозможно посетить и описать столько стран и городов. "Петиция в суд", состоящая в основном из витиеватых и забавных ругательств, подписана Кориэтом на латыни, английском и греческом языках!

Читателю предлагается также рассказ о вражде одкомбианцев с жителями соседнего поселка Иоувил (Кориэт забавно перевирает его название - Evil* вместо Yeouvil), причем сначала якобы в поход отправились вооруженные одкомбианцы, а затем иоувилианцы двинулись на Одкомб. В обоих случаях "военные действия" удалось остановить лишь длинными речами, произнесенными Кориэтом со шпагой в руках, под звуки военного оркестра и мушкетные залпы (откуда бы в Одкомбе взяться военному оркестру и мушкетерам?) по всем правилам ораторского искусства, с цитатами из Гомера, Ксенофонта и Ливия - речи, конечно же, приводятся полностью. Эта пародийная новелла о "войне" двух крошечных сомерсетских поселков занимает четверть объема книжки, и она была бы вполне на месте в книге деяний другого великого путешественника - Пантагрюэля.

* (Evil - зло, бедствие, несчастье.)

Так же как и предыдущая книга, "Капуста" открывается стихотворением Бена Джонсона, выдержанным в прежней фарсовой манере. Восхваляя "мудрую башку нашего одкомбианца и его неутомимые ноги", Бен советует ему просто помочиться на тех, кто не верит, что он мог за пять месяцев обойти мир и в следующие пять месяцев описать его! Что еще нужно недоверчивым - ведь в книге точно указано, в какой день и час Кориэт входил в каждый город и когда уходил! К тому же сохранилось и "вещественное доказательство" - его единственная пара обуви, в которой одкомбианский скороход "дохромал" от Венеции до Англии! Об этих же башмаках с ухмылками говорят и другие "панегиристы", они даже изображены художником увитыми лавровым венком, и Кориэт объясняет, что, вернувшись, он повесил свои стоптанные башмаки на видном месте в одкомбской церкви. Интересно, что за десятилетие до того комик и клоун Уильям Кемп взялся протанцевать жигу весь путь от Лондона до Норича, после чего повесил свою обувь в Норичском таун-холле. Параллель Кориэт - Кемп проведена и в одном из "панегириков".

Стихотворение Лоренса Уитэкера сопровождается нотами и озаглавлено "Музыка, исполненная на одкомбианском гобое, чтобы представить вторую часть кориэтовского капустника и спеть самую мелодичную комическую песню". Кориэт награждается новым набором комических титулов: Корифей, Кориэт Великий и др., а Хью Холланд дает своему стихотворению заголовок "К идиотам-читателям". Имел ли он в виду только своих современников?

Пять речей, якобы произнесенных Кориэтом перед королем и членами августейшего семейства, заслуживают большего внимания, чем они до сих пор удостоились. Действительно ли в апреле 1611 года при дворе английского короля и в местах пребывания членов его семьи было последовательно проведено - с интервалом в два-три дня - целых пять специальных церемоний, на которых безродный нищий одкомбианец торжественно вручал сначала королю*, потом королеве и, наконец, каждому из их троих детей по подарочному экземпляру своих "Нелепостей", и действительно ли он произносил при этом напечатанные в "Капусте" речи - неизвестно. Но сам факт, что этот рассказ и эти "речи" было разрешено напечатать, еще раз свидетельствует о чрезвычайно высоком уровне покровительства изданию.

* (О том, кто и как на самом деле ознакомил короля с "Нелепостями", можно узнать из письма Джона Харрингтона графу Пембруку (1611). Харрингтон рассказывает, как он показал (или вручил) королю "Нелепости" и как тот долго хохотал над панегириками в честь "автора". Это письмо, хранящееся в Британской библиотеке, нашла М.Д.Литвинова.)

В этих "речах" соблюдены все тонкости титулования, но в них присутствует и тщательно дозированный пародийный, комический элемент в степени, достаточной для того, чтобы вызвать улыбки у августейших читателей. Так, свое выступление перед королем Иаковом, состоявшееся во вторник 2 апреля 1611 года в 11 часов утра (какая точность!), "наивный" Кориэт уподобляет речам Демосфена перед Филиппом Македонским! Но, оказывается, торжественно-лекционная деятельность великого пешехода в кругу королевского семейства не ограничилась этими пятью выступлениями. На семи страницах можно ознакомиться с речью, произнесенной Кориэтом месяц спустя, 12 мая, перед юным герцогом Йоркским (будущим злополучным Карлом I) по случаю возведения принца в сан рыцаря ордена Подвязки. Здесь безродный одкомбианец выступает уже в одной из главных ролей на важнейшей государственной церемонии (где присутствовали лишь избранные из избранных), подробно рассказывая юному принцу об истории высшего ордена королевства, его статусе и эмблематике, разъясняет обязанности и ответственность, которые накладывает на вновь посвященного принадлежность к его рыцарям. Доскональное знание истории ордена, малоизвестных геральдических тонкостей делает эту "речь" наиболее полной, эрудированной, даже уникальной из известных публикаций сходного объема на эту тему.

Заметен почтительно-бережный тон обращения (принц еще совсем мальчик); буффонады тут сравнительно немного, но все-таки для пущей наглядности свой "доклад" Кориэт разделил на несколько частей, которые вполне по-раблезиански уподобляет бутылям, последовательно им осушаемым. Никакого отношения к его путешествию эта "речь" не имеет; как он оказался в роли облеченного столь высокими и серьезными полномочиями ментора, никто объяснить не может, остается еще добавить, что в официальных документах и свидетельствах современников никаких указаний на выступление Кориэта нет.

И наконец, "Капуста" завершается рассказом о том, как, вручив "Нелепости" королю, он сложил остальные предназначенные для дарения экземпляры книги в сундук, погрузил его на спину осла и отправился к другим членам королевского семейства. А на сундуке написал крупными буквами: "Asinus portans mysteria" - "Осел тащит на себе тайну".

Еще одна странность. В Лондоне появляется небольшая книжица, озаглавленная "Одкомбианский Десерт, сервированный Томасом Кориэтом при участии многих благородных умов, приветствовавших его "Нелепости" и "Капусту" тоже"7. Книжка содержала все "панегирики из "Нелепостей" с обращением к читателю, анонимный автор которого с серьезным видом сообщал, что он счел достаточным напечатать только хвалебные стихи, а само Кориэтово описание путешествия решил опустить - во-первых, чтобы избавить читателя от лишних расходов, во-вторых, ввиду чрезмерного объема "Нелепостей", содержание которых "вполне можно было бы изложить на четырех страницах""! Непонятно, как этот аноним мог знать о "Капусте", еще не вышедшей из печати; интересно и другое: на титульном листе "Десерта" сразу после упоминания имени Кориэта напечатано: "Осел тащит на себе тайну".

И Кориэт на заключительных страницах "Капусты" шумно воюет с анонимным "гиперкритиком", столь пренебрежительно отозвавшимся о его труде, но больше всего он, оказывается, уязвлен тем, что издатели "Десерта" специально и с гадким умыслом поместили такую надпись на титульном листе рядом с его именем и названием его книг, чтобы читатели именно Кориэта и считали тем ослом, который тащит навьюченную на него тайну. Кориэт многословно доказывает, что это не так, что он не осел, и всячески честит придуманными для этого случая забавными ругательствами злокозненных издателей "Десерта", пока не становится ясным, что он действительно является подставной смеховой фигурой, буффоном, живой маской, за которой прячутся подлинные авторы.

Фарсовый характер этой "полемики" станет еще более очевидным, если обратить внимание на то, что издателем "Десерта" является Томас Торп (выпустивший в 1609 году шекспировские сонеты), ближайший и верный друг Эдуарда Блаунта, издателя "Нелепостей" и "Капусты". Судя по всему, они сотрудничали и теперь*; книжка предназначалась для участников фарса вокруг Кориэта (она не регистрировалась, тираж мизерный) и являлась его продолжением. Поэтому у тех кто принимает Кориэтовы комические тирады против издателей "Десерта" всерьез, вся эта история вызывает недоумение, и рассеять его не удается даже с помощью привычных кивков в сторону "издателей-пиратов"**. Зато сегодня - забегая вперед - могу добавить, что "Капуста" и "Десерт" были последними книгами, доставленными дворецким больному графу Рэтленду (они записаны в одной строке - и это тоже доказывает, что они печатались одновременно).

* (Поскольку в "Капусте" ругают издателей "Десерта", а на титульном листе "Десерта" упомянута "Капуста", ясно, что обе книжки создавались одновременно.)

** (Издание незаконно приобретенных или даже попросту выкраденных текстов не было тогда редкостью. Однако, как я уже говорил, у многих западных историков литературы заметна тенденция к упрощению ряда сложных и труднообъяснимых явлений в издательской практике шекспировского периода (особенно связанных с самим Бардом) путем сведения их причин к заурядному "пиратству".)

До нашего времени дошло несколько рукописных списков интересной поэмы на латыни (есть и современный тексту английский перевод) под названием "Философический пир" ("Convivium Philosophicum"), где рассказывается о некоем празднестве "во имя отличной пищи и доброй шутки" в лондонской таверне "Русалка", состоявшемся, скорей всего, где-то в середине 1611 года. В большинстве списков автор назван псевдонимом "Родольфо Калфабро". Каждый гость празднества имеет шутливую кличку (они теперь расшифрованы - это участники кориэтовских книг, сочинители "панегириков"). Но, говорит автор поэмы, собрание окажется неполным без Томаса Кориэта - без него всей шутке будет не хватать крыши! Ну, а если Кориэта еще и подпоить хорошенько, можно наслушаться забавнейшей околесицы. Он сравнивается с наковальней, "по которой каждый может бить молотком, оттачивая свое остроумие".

Общество, собиравшееся в этой таверне, часто называют "Мэрмэйдским (Русалочьим или Сиреночьим) клубом", и об этих встречах говорится в известном стихотворном послании Фрэнсиса Бомонта Бену Джонсону:

"... что мы видали
В "Русалке"! Помнишь, там слова бывали
Проворны так, таким огнем полны,
Как будто кем они порождены,
Весь ум свой вкладывает в эту шутку,
Чтоб жить в дальнейшем тускло, без рассудка
Всю жизнь; нашвыривали мы ума
Там столько, чтобы город жил дарма
Три дня, да и любому идиоту
Хватило б на транжиренье без счета,
Но и когда весь выходил запас,
Там воздух оставался после нас
Таким, что в нем даже для двух компаний
Глупцов ума достало б при желаньи"*8.

* (Перевод Т. Левита.)

Эта картина вполне согласуется с тем, что рассказывает анонимный автор "Философического пира", с головокружительными комико-поэтическими пируэтами авторов "панегириков" в "Нелепостях", "Капусте", "Одкомбианском Десерте". Мы видим среду, где родились эти книги, - окружение наследного принца и литераторы, группировавшиеся вокруг графов Пембрука, Дорсета, Рэтленда - того самого Роджера, которого "заместил" Томас Кориэт...

И нас уже не может удивить тот факт, что из пяти экземпляров рукописного "Философического пира" один обнаружен в Бельвуаре.

Пешком в Индию под хохот Водного Поэта Его Величества

О дальнейшей истории необыкновенного путешественника и писателя Томаса Кориэта из Одкомба мы узнаем из появившихся в 1616-1618 годах в виде печатных памфлетов пяти его "писем из Индии", главы из книги географа Сэмюэла Порчеса (1625)9 и из нескольких страниц в книге миссионера Э. Терри о пребывании в Индии. Еще раз отмечу: никаких рукописей, даже ни одного достоверного автографа от Кориэта не осталось!

В октябре 1612 года один или два веселых джентльмена из "Русалочьего клуба" вместе с Кориэтом сели на корабль, отправлявшийся на Восток. О намерении совершить новое большое путешествие одкомбианец объявил еще в "Нелепостях" и "Капусте".

По пути в Константинополь, как рассказывается в стихах, появившихся в Лондоне через четыре года, группа англичан, высадившись в Троаде, разыграла еще один фарсовый эпизод. Приняв развалины древних строений за остатки гомеровской Трои, англичане торжественно провозгласили одкомбианца "Первым Английским Троянским Рыцарем" (с коленопреклонением, ударом шпаги по плечу и т.д.). Кориэт, конечно же, забирается на камень и произносит очередную "речь". И безымянный автор стихотворения объявляет:

"Теперь он не Кориэт, а Троянский Рыцарь,
И не Одкомба только, но всей Англии радость.
Храбрый Брут, воспетый лучшими английскими умами,
Стал подлинным троянцем, потомком Энея.
Поднявшись на возвышении, Ум и Гордость нашей Нации
Обращает к древнему Илиону свою новую речь".

Пока одкомбианец продвигался на Восток, обретя по дороге вдобавок к прочим своим шутовским титулам еще и звание Первого Английского Троянского Рыцаря, на туманных берегах Альбиона подало голос новое действующее лицо, продолжившее широкомасштабный фарс. Некто Джон Тэйлор, позже ставший известным как Водный Поэт Его Величества, выпустил памфлет под названием "Путешествие гребца... или Галиматья из сонетов и сатир, с четвертью пинты эпиграмм из последнего улова".

Это было вообще первое появление в печати имени Тэйлора, уже немолодого по тогдашним меркам - 34 года. Он участвовал в морских походах Эссекса, был ранен в ногу и получил должность - нечто вроде старшего перевозчика на Темзе, причем, как он утверждал, в его обязанности входило и получение своеобразной "пошлины" с каждого перевозившего вино судна - по шесть галлонов (27 литров) этого весьма ценимого им напитка. И вот этот исключенный в свое время из начальной школы за неуспеваемость и никогда на литературном поприще не подвизавшийся моряк с 1612 года развивает бурную писательскую деятельность - за следующие десятилетия под его именем появилось огромное количество небольших прозаических и стихотворных памфлетов (а в 1630 году и собрание сочинений).

И начал литературную карьеру Тэйлор именно с Кориэта, избрав одкомбианца главной мишенью для своего хлесткого остроумия, упражняясь все первые годы в издевательских и обидных шутках над ним:

"Я не дурацкий колпак, не тупица-недоумок,
Не паяц, как одкомбский Том,
Не мешок с шерстью, сдобренный греческим,
Отправившийся в Венецию искать там Венеру.

..............................................................................
Нет, достославный Том, я не завидую твоему положению:
Ты - придворный шут, а я - речной, на Темзе".

В следующем памфлете Кориэту объявлялось, что "игра началась" и объектом ее будет одкомбианец, хотя Тэйлор и не испытывает к нему злобы: "Зачем бы я стал ни с того ни с сего ненавидеть какого-то осла!" Далее идут длинные и потешные пререкания с "панегириками" к Кориэтовой книге. Тэйлор рассказывает также, что Кориэт якобы жаловался на его насмешки и обиды самому королю (!); моряк же, оправдываясь, отправил-де монарху стихотворную петицию, где уподоблял себя и Кориэта двум библейским шлюхам, представившим свою склоку на суд царя Соломона. На что король будто бы ответил, что, когда лордам его Тайного совета будет нечего делать, он поручит им определить разницу между Томасом Кориэтом - писателем и Джоном Тэйлором - гребцом. Конечно, эта история - анекдот; к тому же Кориэт покинул Англию в том же, 1612 году, когда появился только первый тэйлоровский памфлет.

В 1613 году были напечатаны еще две лихие стихотворные пародии Тэйлора. Первая называлась "Одкомбианский Плач - Грустная, Веселая, Горестная, Восхитительная, Потешная-до-Печали Элегия, или Похоронная Поэма на предполагаемую Смерть знаменитого Космографического Топографа и Историографического Повествователя Мастера Томаса Кориэта". Здесь вовсю обыгрывается якобы распространившееся в Лондоне известие о гибели в море "Одкомбианского, Греческого, Латинского, Великого Тома-осла". Разойдясь, Тэйлор описывает, как Кориэт тонет в море и как поедающие его тело рыбы становятся от этого законченными латинистами и эллинистами. Кориэт "прославляется" в новых образах - Надутого Пузыря, Посмешища, Пестрого Шута и т.п. - здесь много потешных новообразований, головоломной игры слов, часто на грани бессмыслицы. Так, в эпитафии Кориэту, "переведенной" Тэйлором, по его словам, с "бермудского и утопического языков", рекомендуется текст произносить с "хрюкающим акцентом, сходным с хрюканьем борова":

"Томо-хрю Кориэто-хрю
Болвано-хрю... и т.д.".

А в следующем памфлете, появившемся через три месяца, в том же развеселом духе обыгрывается "Восьмое чудо света, или Кориэтово спасение от предполагавшейся смерти в морских волнах".

В 1616 году в Лондоне появляется книжка "Томас Кориэт приветствует английские умы из столицы Великого Могола" (дата - на титульном листе, но книга не регистрировалась), где были напечатаны четыре "письма Кориэта", датированные 1615 годом, вместе со стихотворениями, автор которых потешается над Кориэтом, причем часть стихов вложена в уста самого одкомбианца. Здесь среди прочего сообщается и о возведении Кориэта в "сан" Троянского Рыцаря. Особый интерес представляет письмо, адресованное "Верховному Сенешалю Истинно Почитаемого Братства Сиреночьих Джентльменов, которые встречаются в первую пятницу каждого месяца под вывеской "Русалки" на Бред-стрит в Лондоне". Это единственное упоминание современника о таком "братстве". Неизвестно, случайно или в шутку Кориэт путает русалку с сиреной, остается открытым и вопрос о том, кто был тогда этим самым "Сенешалем". Великолепна подпись под письмом: "Наиболее облагодетельствованный Вами соотечественник и подданный, Иерусалимско-Сирийский-Месопотамско-Армянский-Мидийско-Парфянский-Персидско-Индийский Скороход из Одкомба, что в Сомерсете, Томас Кориэт".

В 1617 году Тэйлор выпускает прозаический памфлет "Три недели, три дня и три часа путешествия из Лондона в Гамбург", пародирующий некоторые страницы "Нелепостей". Книжка посвящена "Отсутствующему Одкомбианскому Странствующему Рыцарю Сэру Томасу Кориэту, Великобританскому Недоразумению, Космографическому и Каллиграфическому Писателю, Шагомеру, Иноходцу, Рысаку, Неутомимому Путешественнику, Рыцарю Трои, Любимчику Слепой Фортуны".

В 1618 году появляется "Путешествие без единого пенни, или Прогулка Джона Тэйлора из Лондона в Эдинбург". Таких путешествий у Тэйлора было несколько, и их описания открыто пародируют кориэтовские. О степени достоверности многих сообщаемых Тэйлором удивительных деталей можно судить хотя бы по описанию им своего плавания из Лондона в Куинберри (Кент) на лодке из оберточной бумаги с веслами в виде двух вяленых рыбин, привязанных к палкам... Впрочем, немало западных ученых склонны принимать россказни Джона Тэйлора (как и кориэтовские) всерьез, и, как можно понять, они представляют себе неистощимого Водного Поэта чем-то вроде Тура Хейердала шекспировских времен...

В 1618 году Тэйлор (гонитель, насмешник, враг Кориэта!) публикует еще одно (пятое и последнее) письмо Кориэта из Индии, адресованное матери и датированное 1616 годом. Кроме этого письма, стилизованного под откровения "простака-пилигрима", в книжке много стихов Тэйлора, в которых он, продолжая насмехаться над Кориэтом, "доказывает", что это письмо действительно написано одкомбианцем, а не сочинено самим Водным Поэтом. Но через 12 лет, издавая собрание своих трудов10, Тэйлор наравне с другими своими сочинениями поместил там и полный текст этого "письма Кориэта", - и факт этот свидетельствует о многом.

В той же книжке (1618) есть потешная речь Кориэта - абракадабра, якобы произнесенная им перед лицом самого Великого Могола - императора Джахангира, да еще на персидском языке! Помещен здесь и "портрет" Кориэта - гравюра на целую страницу: мужчина, одетый вполне прилично и модно, при шпаге, но его высокая шляпа с пером нахлобучена буквально на нос, полностью закрывая лоб и глаза! Читателю предоставляется возможность рассматривать нижнюю часть носа, усы и бороду великого пешехода, стоящего со сложенными на животе руками*. Скрытое от читателей за живой маской лицо подлинного автора (или авторов) - важнейшая деталь раблезианского фарса, разыгрываемого не только на страницах хитроумных изданий, но и на сцене жизни.

* (В наше время этот портрет (вероятно, из-за нахлобученной на нос шляпы) можно иногда видеть в книгах по искусству елизаветинско-якобианской Англии, снабженным подписью "Портрет меланхолика"! Ирония судьбы - чем-чем, а меланхоличностью олкомбианский скороход не отличался.)

Почти весь 1613 год Кориэт с кем-то из сопровождающих проводит в Константинополе, пользуясь гостеприимством резидента английской Левантийской компании (бывшего фактическим английским послом) Пиндара, которому он передал внушительные рекомендательные письма. План дальнейших похождений, вероятно, еще не определился. Летом 1612 года умер Рэтленд, а в ноябре того же года внезапно умирает наследник престола, для которого создавались Кориэтовы книги, - главный покровитель всего фарса; предприятие на время повисло в воздухе, пока его не взяли под свою опеку другие, прежде всего - граф Пембрук.

В первой половине 1614 года Кориэт и сопровождавший его англичанин странствуют по Ближнему Востоку, посещают Святую Землю. Наконец, в сентябре 1614 года он пешком отправляется через Сирию, Персию и современный Афганистан в Индию и за девять месяцев достигает своей цели. Поскольку в его "письмах" утверждается, что весь маршрут от Иерусалима до Индии - 3 300 миль (5300 км) - через горы, пустыни и джунгли он проделал исключительно пешком, он является не только первым и единственным англичанином, совершившим такой беспримерный подвиг, - это его пешее хождение вообще, насколько мне известно, не имеет аналогов в мировой истории! И в одном из "писем Кориэта из Индии" справедливо замечается: "Вряд ли вы в своей жизни слышали о таком".

В этих напечатанных в Лондоне письмах содержится рассказ о некоторых красочных деталях невероятного путешествия, о дворе и империи Великого Могола. Но кроме этих "писем" существуют и другие, для печати не предназначавшиеся. Находившийся в Индии Томас Роу - адмирал, путешественник, дипломат и поэт, друг Джонсона, Донна, Саутгемптона, Пембрука - пишет в это время последнему, что путевые заметки некоего известного тому путешественника уже созрели для того, чтобы лондонские издатели с радостью взялись их печатать, - значит, Пембрук, ведавший, между прочим, и королевскими развлечениями, был в курсе дел, связанных с подвигами Кориэта и предполагавшимся изданием новой книги; связь кориэтовского фарса с покровителем Потрясающего Копьем и Бена Джонсона вполне очевидна. В конце письма Роу сообщает, что это лицо (то есть Кориэт) сейчас составляет и репетирует новые речи, "главным образом для нашей леди Хартфорд". Графиня Франсис Хартфорд была известна в тогдашнем английском высшем свете своей красотой и особенной надменностью - вряд ли эта сверхнадменная дама могла вообще иметь что-либо общее с безродным, нищим (вдобавок и уродливым) одкомбианцем. Ясно, что речь идет о заготовке еще одного комического эпизода для будущей книги.

Какими-то путями (вероятно, через тех же Роу и Пембрука) вести о Кориэте доходили даже до самого короля. Известно, что незадолго до своей смерти Кориэт встретил прибывшего из Англии торговца и был сначала обрадован его словами о том, что добрый король Джеймс (Иаков) не забыл своего одкомбианца, но потом ужасно огорчился тем, как именно вспомнил о нем король: "Что, разве этот шут еще жив?"

После этого жить Томасу Кориэту действительно оставалось недолго. Он был болен, очень слаб, и вино, которым его хорошо угостили на английской фактории, ускорило развязку. Какое совпадение - ведь, по преданию, записанному Уордом через несколько десятилетий после смерти Уильяма Шакспера в Стратфорде, тот умер от "лихорадки", приключившейся после застолья с прибывшими из Лондона друзьями!

В декабре 1617 года капеллан Терри11, в обществе которого одкомбианец провел свои последние дни, похоронил его где-то в районе Сурата (западное побережье Индии). Рассказ о смерти Кориэта Терри завершает: "Так закончил Кориэт, так он покинул cцену, и за ним должны последовать и все другие, как бы долго ни продолжалась их роль..." Терри замечает при этом, что, вероятно, жизнь Кориэта могла бы сложиться более благополучно, не окажись он в цепких руках выдающихся умов своего времени... Насколько капеллан Ост-Индской компании был посвящен в секреты кухни, где за несколько лет до того были приготовлены такие необыкновенные блюда, как "Кориэтовы Нелепости", "Кориэтова Капуста" и "Одкомбианский Десерт", - неизвестно...

В конце 1618 года прибывшее из Индии судно доставило в Лондон письмо Томаса Роу, сообщавшего среди других новостей и о смерти Томаса Кориэта. Известие это прошло почти незамеченным; единственным, кто на него публично откликнулся, был Водный Поэт Его Величества - насмешник и безжалостный преследователь одкомбианца. В той же книжке, где описывается плавание Тэйлора на лодке из оберточной бумаги с веслами из вяленой трески, он в прочувствованных и "почти нормальных" стихах простился после восьмилетней буффонады с ушедшим со сцены главным комическим персонажем удивительной игры, назвав себя при этом его товарищем:

"... Прощай, Томас, ты уже никогда не вернешься...
Увы, нам суждено расставаться с тем, что мы не можем сохранить,
Поэтому теперь мы оставляем тебя в покое навсегда".

Раблезианский карнавал

Слова Водного Поэта были эпилогом современника к необыкновенной истории жизни и литературной славы Томаса Кориэта из Одкомба. Некоторое время его имя еще встречалось кое-где в произведениях других его современников. Через четыре десятилетия Томас Фуллер, собирая сведения о Кориэте для своей книги, смог узнать лишь, что тот был придурковатым шутом, служившим забавой для придвоpных остроумцев и их литературных друзей, и отличался уродливой формой головы. Потом наступает почти полное молчание. В Англии, раздираемой гражданской войной, политическими распрями, о

необыкновенном путешественнике-скороходе и связанных с его именем причудливых книгах, похоже, забыли совсем. Поколение же "просветителей" взирало на этого (и не только на этого) странного пришельца из такого, казалось бы, недалекого прошлого с некоторой растерянностью, подобно троянцам, толпившимся вокруг деревянного коня, оставленного им уплывшими за море хитроумными греками.

"Кориэтовы Нелепости" переиздаются - без всяких комментариев - лишь в конце XVIII века. И только спустя еще одно столетие начали уточнять состав участников издания "Нелепостей", раскрывать псевдонимы, постепенно приближаться к смеховому кругу, в центре которого стоял обряженный в пестро размалеванные шутовские одежды странный одкомбианец, чья голова напоминала перевернутую сахарную.

Однако для широкого читателя книги Кориэта и вся удивительная история вокруг него продолжают оставаться малоизвестными. В своей монографии, посвященной Кориэту, Стрэчен исключительно высоко оценивает научные и литературные достоинства "Нелепостей", сожалея, что Кориэт заключил такую ценную работу в неуместную смеховую оболочку. На пародийный, комический, а то и просто фантастический характер многих сообщаемых Кориэтом о себе деталей (вроде развоза "Нелепостей" на "осле, несущем тайну", речей перед королем и Великим Моголом, скорости его пеших передвижений и многого другого) Стрэчен особого внимания не обращает, хотя они порой и ставят его в тупик. Не может он объяснить и появление огромного, не имеющего себе подобных свода пародийных издевательских "панегириков", принадлежащих перу самых выдающихся английских поэтов и писателей, в таком географическом труде. Действительно, над чем же смеются именитые авторы "панегириков", прямо-таки надрываются от хохота, что заставляет Водного Поэта корчиться в пароксизмах смеха при одном лишь упоминании имени Томаса Кориэта из Одкомба, что вообще означает эта продолжавшаяся целое десятилетие беспрецедентная буффонада вокруг столь выдающегося путешественника и писателя? На эти вопросы Стрэчен ответа дать не может, ибо он, как и другие английские историки, всерьез принимает откровенную комедию, дерзкий фарс за чистую монету, а безответного шута-выпивоху - за эрудированного страноведа и незаурядного писателя. Фарсовый, карнавальный, смеховой аспект, являющийся важнейшим и определяющим во всей необыкновенной истории "Князя Поэтов" Томаса Кориэта, остается ими непонятым.

Хантингтон Браун12 в своем обстоятельном исследовании влияния Рабле на английскую литературу (1967) отметил огромное собрание пародийных панегириков в "Кориэтовых Нелепостях" (он называет это собрание лавиной, обвалом). Раблезианские элементы в этих стихах и в самой книге Кориэта бесспорны; имя Рабле прямо называется несколько раз, многочисленны аллюзии, прямые и скрытые цитаты из "Гаргантюа и Пантагрюэля". Однако Браун фактически проходит мимо других аспектов фарса о Кориэте, его своеобразия, его тесной связи с литературной и театральной действительностью эпохи.

Очень слабо исследован и такой важный аспект кориэтовской истории, как ее документально подтверждаемая близость к самой выдающейся (хотя всегда остающейся за занавесом) личности эпохи, - ведь все эти события происходят буквально рядом с Великим Бардом! Томас Кориэт и Уильям Потрясающий Копьем - не только современники. У них оказываются одни и те же издатели (Блаунт, Торп, Джаггард)13, те же покровители (Пембруки); тех немногих поэтов, которые назвали имя Шекспира в своих произведениях, мы находим и среди кориэтовских "панегиристов". И в первую очередь их тесно связывает публично заявивший о личном знакомстве с обоими Бен Джонсон, чьими обращениями и стихотворениями начинаются как "Нелепости", так и посмертное шекспировское Великое фолио 1623 года. Однако, хотя, кроме Бена Джонсона, ни один имеющий открытое отношение к литературе современник Шекспира не может сравниться с Кориэтом по количеству и значительности подобных достоверных "пунктов соприкосновения" с Великим Бардом, имя удивительного одкомбианца стало появляться в некоторых шекспировских биографиях сравнительно недавно. Его упоминают - в нескольких фразах, - когда речь заходит об известном (но далеко не достоверном) описании Фуллером словесных поединков между Шекспиром и Джонсоном, или о более достоверных фактах: о не знавшем удержу остроумии и "практических шутках" собиравшихся в таверне "Русалка" джентльменов, любивших называть себя "британскими умами".

Итак, Томас Кориэт продолжает оставаться для английских историков и литературоведов неким загадочным ухмыляющимся сфинксом. Однако затянувшаяся загадочность этого явления не в последнюю очередь проистекает из непонимания многообразия проявлений смеховой культуры Средневековья и Возрождения, из которых самым ярким и известным (сегодня), но отнюдь не единственным и не исчерпывающим является великое творение Франсуа Рабле. "Гаргантюа и Пантагрюэль" - литературное произведение, хотя его образы, поднявшиеся из глубин народной смеховой культуры, и не укладываются в какие бы то ни было академические каноны. Явление же, имя которому - Томас Кориэт, - это не только литература; многочисленные и убедительные факты показывают, что перед нами - фарс, грандиозная, продолжающаяся целое десятилетие карнавальная Игра, действие которой все время переходит с печатных страниц на сцену реальной жизни и обратно. Фарс этот разыгран так дерзко, в таких необычных масштабах, что его театральная сущность до сих пор оставалась непонятой и не оцененной адекватно в контексте породившей его эпохи - шекспировской.

Так же как и книгу Рабле, фарс о Кориэте можно уподобить ларцу, за причудливым оформлением которого скрывается драгоценное содержание. Но великий француз не был шутом, безответным посмешищем; он был автором, и читатели смеялись не над ним, а над рассказываемыми им историями, над созданными его воображением героями. Кориэт же - сам главный герой разыгрываемого вокруг него фарса, отплясывающий вместе с потешающимися над ним остроумцами. И при этом он не фантастический гигант, а маленький человек во плоти и крови, "прописанный" в шекспировской Англии, которого то запихивают мокрого и съежившегося в раскрашенный сундук, то таскают по дорогам Европы и пустыням Азии, возводят в "сан" Великого Троянского Рыцаря, показывают королю и членам его семьи, сочиняют и издают от его имени книги и письма, и все время вокруг него карнавальный смех, обрушивающийся на нас со страниц "Нелепостей", "Капусты", "Десерта", "писем из Индии", гротескных памфлетов Водного Поэта Его Величества.

Важная особенность этого фарса: хотя главная книга, вышедшая под именем Кориэта, имеет гротескное название и густо насыщена пародийным и комическим материалом, ее костяком является высокоэрудированный и сохраняющий свою историческую и литературную ценность рассказ о тогдашней Европе, причем увиденной глазами современника Шекспира и Джонсона. И это смешение жанров - сатиры, гротеска, комедии - вокруг серьезных научных текстов, постоянное вторжение литературы в реальную жизнь, постоянное присутствие шута, загримированного под автора, придают фарсу ощутимую театрализованность. Однако постижение секретов этого театра затрудняется еще особой (можно сказать - английской) манерой смеяться всерьез, когда рамки реальности не отбрасываются напрочь, а используются как элементы декораций, способных ввести в заблуждение непосвященных читателей.

Главным приемом придания такому фарсу достоверности в глазах непосвященных (и одновременно поводом для насмешки над ними) является, конечно, использование подлинным автором (авторами) не просто псевдонима, а живой, притом одиозной маски, со стороны которой можно было не опасаться разглашения секрета. И действительно, никаких дневников, оригиналов писем и вообще никаких автографов от Кориэта (так же, как и от Шакспера) не осталось. Что касается подлинных авторов и их помощников, то некоторый свет на их лица проливает не только список имен поэтов под "панегириками", но и приписка Кориэта к "письму из Индии", где он просит "Верховного Сенешаля" передать приветы "истинным друзьям литературы". Среди них поэты Джон Донн, Ричард Мартин, Кристофер Брук, Джон Хоскинс, Хью Холланд, ну и, конечно, Бен Джонсон и географ Порчес. Есть здесь и несколько имен издателей - их всего пять, но этот список чрезвычайно важен: кроме зарегистрировавших "Нелепости" и "Капусту" Блаунта и Баррета там значится и Мэтью Лаунз, чье имя напечатано на титульном листе лондонского экземпляра честеровского сборника "Жертва Любви". Следы причастности самого Рэтленда к фарсу мы уже отметили - они достаточно многочисленны. Ясно, что в "Нелепостях" частично использованы некоторые из его старых путевых заметок и впечатлений, ему принадлежат и некоторые из "панегириков"; возможно, именно он считался "Верховным Сенешалем Истинно Почитаемого Братства Сиреночьих Джентльменов", или, как обозначено в том же письме, - "Протопластом", то есть "Первочеловеком". Вспомним, что последними книгами, доставленными безнадежно больному "Роджеру, которого заместил Томас", были "Капуста" и "Десерт", что из пяти известных рукописных экземпляров "Философического пира" один находится в Бельвуаре, - и на это "совпадение", как и на многие другие, до сих пор внимания исследователями обращено не было; они держали в руках ключи к фарсу, не понимая их значения.

Игра о Кориэте не была доведена до конца - вторая книга, которая должна была превзойти первую, дать описание тогдашнего Востока, увиденного глазами пилигрима-шута, так и не появилась, но заметки Порчеса, дневники Роу вместе с Кориэтовыми "письмами из Индии" показывают контуры и отдельные детали нового акта грандиозного замысла, приоткрывают "технологию" создания фарса. И это очень важно - ведь потомки оказались благодарными зрителями и читателями, восприняв Фарс о Кориэте как Быль о Кориэте, и это можно считать высшей оценкой, поставленной Временем его создателям. Разумеется, многие детали этой истории требуют дополнительных исследований, для которых более чем достаточно неподнятого, но многообещающего архивного материала. Однако главное уже сейчас представляется бесспорным: здесь, как мало где еще, проявилась присущая необыкновенному Шекспирову поколению страсть к Игре, к превращению самой сцены жизни в Театр, страсть к фарсу, розыгрышу, к очищению Смехом.

Это - осуществленная мечта Жака-меланхолика, и это - один из важнейших ключей к другой - еще более грандиозной - его Игре, к постижению Тайны Уильяма Потрясающего Копьем. Возможно, именно это и имел в виду Джон Донн, когда назвал "Кориэтовы Нелепости" - книгу, к появлению которой он тоже основательно приложил руку, - Сивиллиной.