Письмо Президенту

Начало нашего смутного времени, или как еще говорили, времени "ускорения, гласности и реформ", если отмерять его приблизительно от первого года последнего десятилетия века XX, герой моего рассказа, Иван Залесов, встретил в далекой Сибири, на одной глухой базе "рыбаков и охотников" в должности сторожа. Летом, в сезон ягод и грибов, тепла и яркого солнца, вокруг него еще были люди. А зимой - только вековечный шум сосен, скрип в ночи сухого дерева, словно кряхтенье старого лешего, да мерный стук дятла.

Первый этап "ускорения" вряд ли повлиял на жизнь Ивана Залесова и вряд ли имел для него какое-либо значение. Иван так же вставал и ложился по солнцу и до "ускорения" и после него. И даже явный перевод часов с летнего время на зимнее и обратно особенно не влиял на ритм его жизни. Но если летом у Ивана Залесова еще была какая-то орбита кружения, амплитуда движения вокруг сенокоса, грибов, ягод, вокруг заезжающих на базу людей, то зимой вся его орбита укладывалась в тропинку от дома до хлева, где он держал на ту пору корову да очередной от нее приплод. Эта тропинка от дома до хлева, протоптанная в окружающем его белом безмолвии, и была вся его жизненная стезя, слава, карьера, общественная и личная значимость.

Что заставляло Ивана Залесова вести такой отшельнический, почти пустынный образ жизни? В ответах на подобный вопрос Иван Залесов был в разговорах уклончив. И обычно отшучивался строкою слегка перефразированного им монаха Пимена из пушкинского "Бориса Годунова" : "В сей дальний угол я на некое был послан послушанье..."

Дозорная келья нашего сторожа-послушника состояла из одной комнатки, кухоньки и двух противоположных окон. Одно окно выходило своими стеклами на открытую прибрежную полянку рукотворного Обского моря. За полянкой простиралось зимой десять километров льда, летом - воды. Где-то за морем проходила большая дорога, с которой при определенно сложившихся атмосферных условиях даже доносился отдаленный шум машин. Окно в эту сторону означало для Ивана Залесова окно в мир... в Россию...

Другое окно сразу же упиралось стеклами в густой сосновый лес и обозначало в его мироощущении и миросозерцании, урочище диких зверей. Так и жил он: за одним окном - мир... за другим - урочища...

Зимой в Сибири день короток. И в четыре-пять часов после полудня Иван Залесов уже зажигал на столе перед "окном в мир" керосиновую лампу, отчего последние смутные очертания дня за окном тут же исчезали. И окно в мир, в Россию, зияло на Ивана Залесова сплошным черным квадратом тьмы. Перед этим черным квадратом и садился Иван, как перед телевизором... Что он видел и думал бесконечно тягучими зимними вечерами, ночами, оторванный от любого человеческого общежития, погруженный в черный квадрат, словно в вечную тьму, которую еле-еле рассеивал свет керосиновой лампы?.. Одно можно сказать, что в этой его тусклой, суженной до темного квадрата реальности должна была быть у Ивана Залесова еще какая-то нереальность, сюр-реальность, над-реальность... И что было для Ивана Залесова важнее: реальность его жизни или нереальность - нам, людям города, имеющим в квартире телевизор, а то и по телевизору в каждой комнате, сказать и понять трудно.

Но именно в этом лесном одиночестве в период "гласности, он начал письмо президенту, первому и последнему президенту Советского Союза.

Нет, Иван Залесов не костерил Президента на чем свет стоит, не изливал какие-то свои жалобы и обиды на чиновников и начальников, не предлагал своих прожектов по переустройству государства в пятьсот дней. Письмо свое Президенту Иван Залесов писал душевно, неторопливо, с разными прозаическими и поэтическими отступлениями, "картинами мира". Президента называл не иначе, как "государь мой Михайло Сергеевич..." И Иван как бы уже не сидел в своем медвежьем углу перед узким квадратом окна, а поднимался на самую вершину "картины мира" и, садясь рядом с Президентом, спрашивал: "А что, мой государь Михайло Сергеич, дальше?.. "

Дальше Иван Залесов писал Президенту, что у него "тоже есть тут почетный караул..." И, отложив ручку, с улыбкой вспоминал свой "почетный караул". Почетным караулом Ивана Залесова была одна особа женского пола из ближайшего от его базы (за восемнадцать километров) села, где находился интернат для душевнобольных, в народе - попросту "дурдом". И его "почетный караул" была из этого дома, стоявшего на отшибе села и вроде бы не на пути Ивана. Но стоило Ивану Залесову появиться в этом селе на своем снегоходе "Буран", заехать за хлебом или по другой какой надобности, как его" почетный караул" тут же вставала на его пути, словно выныривала из-под снега. И, приставив растопыренную пятерню к... как-то очень ловко накрученному на одно только ухо полотенцу, видимо, заменяющему модную шляпку, отдавала ему "честь", улыбаясь при этом во весь свой очаровательный рот с гниловатыми и редкими зубами. Иван, как маршал Жуков на параде Победы, привставал на сидении снегохода, как на стременах, и, сбавляя газ, торжественно проезжал мимо почетного караула, беря под козырек своего собачьего малахая.

И писал Президенту, что и в его краях за почетным караулом "в честь высокого гостя" дело не станет.

И дальше Иван Залесов делал Президенту, на первый взгляд, нелепое, но любопытное предложение. Отдав власть, сойти с "Олимпа" и поселиться у Ивана на базе. Иван писал своему будущему компаньону, что у него есть однолемешной, конный плужок, времен начала коллективизации и прихода Советской Власти, есть давно списанный, старенький трактор, но еще на ходу. Есть даже клочок распаханной земли, на который, ввиду отдаленности, никто пока не претендует. А у государя Михайло Сергеевича все равно дальше пути нет. Президентом мира его все равно не изберут: мир к этому еще не готов. И лучше всего к Ивану на базу...

Таким был конец письма Ивана Залесова. Неизвестно, какой бы была история письма Ивана Залесова дальше , если бы не его жена.

- Ошибки хоть исправь, ошибок-то сколько!.. - говорила она, пробегая глазами по разбросанным на столе листам и уже зная, кому адресовано это эпистолярное наследие. Зная также натуру своего мужа, что он способен послать свои каракули не только Президенту, но и на тот свет, жена Ивана Залесова, работавшая учительницей в одной из школ города, уже заранее стыдилась и краснела за "грамматику" своего мужа куда больше, чем сам Иван. Стоило ей только представить все эти "ошибки" в чьих-то руках, и ее бросало в жар.

Сам же Иван, занятый судьбой России и Президента, на подобные мелочи большого внимания не обращал, находя, что жена его выше орфографических ошибок подняться не может. И лениво отмахивался от нее, как от мелкой нечистой силы.

- Отстань.

Иван уже переписывал письмо набело. Еще немного, и канцелярия президента имела бы удовольствие получить его труд.

Но в очередной свой приезд из города в лес, к мужу, жена Ивана Залесова привезла вместе с хлебом ("не хлебом единым жив человек") тоненькую брошюрку из серии "Знание" и положила перед Иваном на стол.

- На вот, почитай, что умные люди про таких, как ты, пишут.

Иван Залесов ничего хорошего от умных людей не ждал, ибо считал, что все "умные люди" получили зачатье от лакея Смердякова. Но брошюру прочитал. В ней два специалиста по психиатрии, два психоаналитика, не то профессора, не то академика: один американец, другой русский - разбирали разные явления душевных недугов. И в конце сошлись во мнении, что в последнее время душевные болезни все более приобретают социальную направленность. Отличаются же такие социально, душевно недужные люди от обычных людей тем, что пишут письма президентам и любят все человечество...

- Обскакали дурня "умные люди": представили природу Президенту и народу.

Так отреагировал Иван Залесов на брошюру "умных людей". Но письмо Президенту отложил. Зато в очередной свой приезд из города к мужу его женушка обнаружила на столе целую главу, посвященную "умным людям" и "специалистам"...

Но, пока Иван Залесов, как "рыцарь Печального Образа", вел этот незримый для остального человечества бой с "демонами", так нелестно представившими его природу Президенту, народу и собственной жене, события в самой стране начали явно обгонять его "письмо Президенту", лежавшее на столе; после так называемого "путча ГКЧП Президента Советского Союза буквально в считанные дни не стало, как и не стало больше Советского Союза...

И, как это ни странно, но неотправленное письмо Ивана Залесова Президенту своею первою частью сбылось: Президент власть отдал...

Но письмо Ивана Залесова еще не устаревало вторым своим положением - приглашением Президента в "сей дальний угол", где были у Ивана "конный плужок времен начала коллективизации, списанный трактор да распаханный клочок земли, на который, в виду отдаленности, никто пока не претендовал..." И это второе положение, конец письма Президенту Иван Залесов считал в своем миросозерцании и мироощущении куда более главным, чем "отдать власть". Отдать "верх". В том, что "верх" Президента Советского Союза закончился, Иван Залесов нисколько не сомневался, это было выражено всем строем его письма; вопрос ставился: что дальше?..

И второе положение, и предложение нисколько не устаревало, наоборот, после Фороса возымело и для Президента, и для Ивана свое наивысшее, хотя и сокрытое от всех значение и напряжение.

В этот пик мирового напряжения и появился Иван Залесов на денек в Городе, в своей и как бы уже не своей квартире, в которую он заглядывал от силы раза два в году. И, заглянув в этот раз, почему-то сразу же подошел к телевизору и включил его - на экране первым же кадром выплыло грустное лицо Президента, первого и последнего Президента Советского Союза... Это было его последнее прощальное обращение к народу, последние его слова:

"Кто-то надеется, что я в лес уйду. Не надейтесь: этого не будет, в лес не уйду..." - и Президент грустно и строго смотрел прямо на Ивана, а Иван на Президента. Иван тоже не очень весело улыбнулся "государю" своему, уже уплывающему с экрана, и выключил телевизор.

- Ладно, Красота моя, мы пойдем другим путем...

И Иван Залесов ласково обнял свою жену: "А скажи, где ты откопала ту злосчастную брошюру "умных людей"?..

И, слушая ответы своей жены, Иван Залесов оглядывал свою городскую квартиру, как с любопытством оглядываются кругом люди, оказавшиеся у кого-то в гостях...

От автора.

Обо всей этой истории Письма Ивана Залесова президенту мне стало известно от его жены.

В ту пору я был в Сибири, в Новосибирском Академгородке по делам фирмы. А у того НИИ, в стенах которого проходила моя околонаучная командировка, была в сосновом бору на берегу Обского моря база отдыха, куда и повезли меня сибиряки на выходной день побыть на сибирской природе, половить рыбки подледным ловом да помыться в баньке с березовым веничком, да с сосновыми смолевыми веточками... Наш "уазик" уже собирался в дорогу обратно, когда появилась откуда-то женщина и попросилась взять ее до Академгородка или хотя бы до ближайшего автобуса...

Дело было зимой, и появление женщины в столь суровом и, казалось, безжизненном лесу удивило меня, и я начал расспрашивать ее, как она сюда, в этот лес, попала.

- Пришла через море.

- Пешком?.. - удивился я. Было чему удивиться: я сам выходил на лед, там так дуло, свистело и мело, что даже не каждый мужчина отправился бы в поход пешком через все продувное море, пусть даже искусственное. А передо мной была женщина.

- Ходят только пешком, - улыбнулась она.

Путь до Академгородка был неблизкий, и понемногу мы разговорились. Точнее, я больше задавал вопросы и слушал, говорила она. Слушать ее было приятно. Во-первых, все, что она говорила, было далеко от моих проблем, во-вторых, рассказчица была с приятным лицом... И я невольно спросил ее о муже...

И узнал , что муж ее сидит здесь, на базе рыбаков и охотников. "Это километра три от базы вашего института".

- Ладно, летом. А что он делает тут зимой?.. - искренне недоумевал я.

- Пишет письмо президенту, - весело засмеялась моя попутчица. И понемногу я узнал про их здешнюю жизнь, про их веселую корову... про то, что попутчица моя каждую неделю, в выходные, приезжая из города к мужу, проходит море пешком, туда и обратно. Узнал про её мужа и про его письмо президенту...

- Конечно, все это вам покажется смешно и наивно, но знаете, все так совпадало, что просто странно...

- Да, забавно, - сказал я, не придавая ни словам Президента, ни рассказу моей попутчицы никакого особенного значения. Но потом уже у себя дома, в Москве, вспоминая свою поездку в Сибирь, вспомнил ту женщину, ее веселый рассказ про чудака мужа. И стал вдруг думать: а что, если бы Иван Залесов отправил все же свое письмо первому и последнему Президенту Советского Союза, а тот бы это письмо получил, прочитал и приглашение Ивана Залесова принял. Было бы это хуже или лучше хотя бы для того же Президента?..

И я попытался войти в "картину мира" Ивана Залесова. Вот "государь Михайло Сергеевич" идет за конным плужком времен начала коллективизации и Советской Власти, а Иван ведет по борозде трактор.

А вот Иван Залесов выступает перед народом доверенным лицом "государя", пожелавшего в выборах 1996 года вернуть себе "корону российской империи". И Иван говорит народу, что "государь", утративший рубежи СССР, прошел очищение и покаяние за плугом, "в поте лица своего", и Иван ручается... И был бы Иван Залесов со своим однолемешным плужком времен начала коллективизации как доверенное лицо "государя" хуже, чем те оторванные от народа и от земли словоблуды, которые готовили президенту - претенденту по сути - полный провал. Был бы Иван Залесов и его "картина мира", воплотись она в жизни, хуже всех фокусов разных имиджмейкеров?..

А что?.. Может, и не пришлось бы нашему первому Президенту давиться немецкой пиццей, рекламируя на весь мир сей товар со своей внучкой, пусть даже ради хлеба насущного. Согласитесь: не велика честь для Президента Советского Союза.

Да и сам Иван Залесов, получив отказ от предполагаемого "компаньона", был вынужден посадить на сиденье конной косилки свою жену. И эта красивая, приятная во всех отношениях женщина, образ которой вполне мог бы стать украшением Петербургских салонов и вдохновлять поэтов на "я помню чудное мгновенье", тряслась за трактором на жутком железном сидении сенокоски по кочкам и косогорам. А "поэты" из прилегающих деревень везли ей в дар копну или скрутку сена.

Да и сам Иван на ее день рождения шел на тот же сеновал и собирал ей букет из той же скошенной, сухой травы. Конечно, это не "миллион алых роз" Но разве можно обвинить одного только Ивана, когда: "Так случилось... Мужчины ушли, побросали посевы до срока..." и "вытекают из колоса зерна, эти слезы несжатых полей. И холодные ветры проворно потекли из щелей..." И даже тот, на которого Иван Залесов надеялся и звал в "помочь", предпочел вместо плодов с русского поля рекламировать в какой-то немецкой пиццерии какую-то "пиццу".

Что лучше?.. И кому лучше?..

А годы быстро бегут и без "ускорения" И первый Президент Союза уже проводил в последний земной путь "первую леди".

Услышав это печальное известие, я почему-то тут же вспомнил Сибирь, глухой зимний лес и невесть откуда явившуюся "последнюю леди"; ее веселый рассказ под мерное гудение "уазика", где реальность переплеталась с нереальностью. И на первый взгляд обыкновенная веселая чепуха заставляла меня возвращаться к ней, вспоминать и думать про какого-то не известного никому Ивана Залесова и первого президента страны...

А недавно и наш первый президент России, уже сильно укороченной в своих геополитических правах, преподнес нам новогодний подарок. Досрочно "отдал власть".

И с этим снова гамма мыслей, чувств. Как всякому человеку, мне хотелось смысла в нашей жизни, в нашей власти, в судьбе России. Чего мы в этой жизни и власти держимся, на чем стоим?.. Но сколько я ни пытался разглядеть в окружающей меня жизни, в нашей "власти" какую-то национальную идею, какую-то парадигму - ничего не получалось. Ни национальной идеи, ни парадигмы, ни даже простой порядочности. Я только видел, что приходят к власти какие-то странные люди, пришедшие как бы ниоткуда и идущие в никуда... И перепинывают эту "власть", а с нею и Россию, от одних ног к другим, выторговывая за досрочную передачу власти "пожизненную неприкосновенность".

И я не мог поверить в искренность первого Президента России, тем более словам его пресс-секретаря. И истинной подоплекой досрочной передачи власти виделось мне не благородство первого Президента России, о котором говорил нам его пресс-секретарь, а страх... Не совесть, а страх заставлял первого Президента России выменивать "пожизненную неприкосновенность" за преждевременную передачу власти, выменивать у правопреемника свой положительный имидж в сознании и душе сидящего перед телеэкраном народа.

И даже в паломничестве в Вифлеем нашего Президента я видел не "высокий символ", о котором нам говорил его пресс-секретарь, а игру. Деланье того же положительного имиджа, без образа божьего как в душе, так и в делах своих.

Я понимал, что не имею никакого морального права решать за Президента состояние его души. Но я уже не верил ни Президенту, ни пресс-секретарю, ни претенденту... Россия привязывалась к ногам очередного путаника, без твердого осознания и выбора своего пути. И никакие прогнозы никаких политологов и идеологов постиндустриального, "цивилизованного мира" меня больше не интересовали. Но, сидя в своей московской квартире перед телевизором, мне почему-то хочется знать, что происходит там, в глухом сибирском урочище, что прозревает тот Иван Залесов в свой черный квадрат окна?.. На чем стоит, держится его душа, не участвующая ни в одном "предвыборном марафоне", ни в чем из того, что сегодня составляет кипение наших страстей. Но это не то, что выражено словами: "В те дни, когда мне были новы все ощущения бытия", не ощущения, а обольщенья бытия, которыми пронизан весь фон нашей сегодняшней жизни. И мне хотелось бы знать: чем держится душа Ивана Залесова, не имеющая ни одного из наших обольщений. Что дает ему силы жить и ждать, как умеют ждать только дураки да боги. Ждать, когда его "компаньоны" набегаются в Вифлеем, нарекламируют немецкой пиццы и, как блудные сыновья, вернутся к исконному - к родной земле и к своему народу.

Но, кажется, я начинаю трактовать "картину мира" Ивана Залесова уже по-своему - в силу своего нигилизма, отчаянья и безверия. Но сбудется ли картина мира Ивана Залесова?.. Боюсь, дождаться этого не хватит ему срока его жизни. Но что же тогда такое Иван Залесов?.. Да и жив ли чудак, в душевном недуге своем представивший себя в "компании" с президентом, идущим за плужком времен коллективизации и начала Советской Власти. Не вымер ли, не вымерз еще в своей заснеженной Сибири, где ртутный столбик в этот январь 2000 года зашкаливает уже за - 40? Об этом я узнал от сотрудницы гидрометеоцентра, прохаживающейся в телеэкране у "карты погоды", словно на подиуме. Как бы этот обольщающий "имидж", эти игривые телодвижения смотрелись там, в черном квадрате окна Ивана Залесова? Я мысленно поместил этот "подиум" в Сибирь, в - 40, на место той женщины, встреченной мною в зимнем лесу.

"Подиум" с игривыми телодвижениями, произносящий слова зазывающим полуоткрытым ротиком, помещенный мною в тот лес, в - 40, тут же безжизненно канул.

Но я еще долго видел своим сознаньем фигурку женщины, одиноко подошедшей к берегу застывшего моря Обского и... канувшей в свист ветра, в пелену снега, чтобы потом через десять километров льда, ветра и снега появиться на другом берегу. И - в уже сгустившейся темени, различив среди сосен строения без признаков жизни, увидеть из одного окна свет, слабый свет керосиновой лампы: "Жив!.."

Сибирь - Москва, январь, 2000 год.