"Я много думаю о вас..."

Переписка Е. Ю. Кузьминой-Караваевой с Ал. Блоком

Впервые Е. Ю. Кузьмина-Караваева познакомилась с Блоком в начале 1908 г., еще будучи гимназисткой. Возобновилось это знакомство в конце 1910 г., после ее замужества. В течение шести с лишним лет (с декабря 1910 по май 1917) они общались между собой. На глазах у Блока, под его непосредственным влиянием, происходило становление Елизаветы Юрьевны как поэта Серебряного века, а позже - религиозного деятеля и мыслителя. Отношения между ними были не всегда ровными. Со стороны Кузьминой-Караваевой они со временем переросли в чувство глубокой любви и почитания. Блок же не отвечал взаимностью. Об их нелегких контактах писалось уже неоднократно(1).

Многолетнее дружеское общение Блока и Кузьминой-Караваевой нашло отражение в их переписке. При этом Елизавета Юрьевна обращалась к услугам почты не только, когда жила вдали от Блока, но нередко она пользовалась и внутригородской (петербургской) связью. Пунктуальный Блок сохранил ее письма. Ныне они хранятся в Архиве литературы и искусства в Москве в фонде Блока(2).

Впервые о существовании этой корреспонденции широкой общественности стало известно из публикации М.П. Венгрова(3). Но подробно изучали переписку поэтов Н.А. Павлович и Е.М. Богат, построивший на этом отдельную главу своей лирической книги(4). Впрочем, перепиской в строгом смысле этого слова их общение назвать нельзя, поскольку Блок отвечал крайне редко, к тому же не все его письма сохранились(5). Так что в основном (особенно с лета 1916) эпистолярная связь Кузьминой-Караваевой и Блока носит уже монологический характер. Впрочем, этот "монологизм" начался уже с ее посланий из Бад-Наугейма (весна 1912), ответа на которые она. видимо, всерьез и не ожидала.

Это объясняется в основном двумя причинами. Во-первых, Блок не разделял чувств и многих взглядов Елизаветы Юрьевны и порой уклонялся от встреч. К тому же в этот период он был увлечен актрисой Л.А. Дельмас: "Андреева-Дельмас - мое счастье". Поэт работал тогда над циклом стихов "Кармен", посвященных своей возлюбленной.

Во-вторых, Блок, по собственным словам Елизаветы Юрьевны, "любил людей, с которыми ему было легко молчать"(6).

Эти мемуары неоднократно переизданы на родине. Опубликованные Е.М. Богатом, И.Ф. Веленгуриным и другими авторами, даже в отрывках, письма Кузьминой-Караваевой представляют большой историко-литературный интерес, поскольку они в значительной степени дополняют ее воспоминания о Блоке(7). Письма Елизаветы Юрьевны во многом напоминают ее поэзию - они столь медитативны и философичны, как ее стихи; так же они зачастую не датированы, не имеют обращения.

Вместе с тем эти письма являются бесценным документом для изучения личности самой Кузьминой-Караваевой. В воспоминаниях о Блоке она писала, что уже после первой встречи с ним почувствовала "материнскую встревоженность и заботу" о нем. И вот это-то материнство молодой женщины по отношению к человеку старше ее на 11 лет отчетливо проявляется в ее письмах. Одновременно с этим чувством у нее возникает и другое - глубокой любви, которое, увы, осталось безответным. В этом отношении Елизавета Юрьевна повторила судьбу Л.С. Мизиновой, в свое время столь же горячо и безответно любившей А.П. Чехова. И еще одна тема четко звучит в ее письмах - тема жертвенности во имя любви к человеку. Она все время "помнит", "думает" и беспокоится о Блоке; она готова "прямо взаймы" отдать ему свою душу. Напомним, что и героини ее произведений: Иммали (из поэмы о Мельмоте) и Анна (из пьесы-мистерии "Анна") ради спасения страдающих бескорыстно обменивались с ними своими чистыми душами.

Сама Кузьмина-Караваева (к тому времени уже ставшая Скобцовой), приняв монашеский постриг, осталась в миру и занялась в эмиграции активной благотворительной работой, отдав всю свою жизнь без остатка обездоленным соотечественникам.

Что же касается ее писем к Блоку, то следует отметить, что очень немногие из исследователей лично работали в московском архиве. Чаще всего они просто перепечатывали цитаты из работ предшественников, в основном из Богата, повторяя их ошибки и описки. Впервые попытка издать письма целиком по архивным экземплярам была предпринята в год 100-летнего юбилея поэтессы(8). Однако эту попытку следует признать абсолютно неудачной. К сожалению, публикатор не справился с расшифровкой крайне трудного, неразборчивого почерка Кузьминой Караваевой и допустил большое количество грубых текстовых искажений. Настоящее издание - первое, основанное нд прочтении подлинных архивных рукописей(9), которые приводятся полностью. Для удобства комментирования письма нами пронумерованы и сопровождаются минимально необходимыми комментариями. Подчеркнутые в текстах слова выделены самой Елизаветой Юрьевной. Чтобы сохранить форму переписки, мы публикуем и сохранившиеся письма Блока по другим источникам. Примичания

1. Интересующихся этой темой отсылаем к работам: Богат Е. ...Что движет солнце и светила. М., 1981; Максимов Д. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1981; Шустов А.Н. Блок в жизни и творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой (в сб. "Александр Блок. Исследования и материалы". Л., 1991).

2. Их описание приведено в кн.: Александр Блок. Переписка; аннотированный каталог. М., 1979. Вып. 2.

3. Венгров Н. Путь Александра Блока, М., 1963.

4. Впервые - "Литературная газета", 14 сентября 1977.

5. Александр Блок. Переписка. Аннотированный каталог, М., 1975. Вып. 1.

6. Цит. по воспоминаниям Е.А. Омельченко из личного архива. Ср. свидетельство М.П. Савельева: "С Блоком было всегда как-то просто и легко, даже молчать с ним было приятно" (Диалог. Л., 1990, N 32, с. 29).

7. Впервые опубликованы в Париже в 1936 г., когда Елиз. Юр. уже была монахиней Марией. По этому поводу критик Ф.А. Степун писал: "... напечатала, к смущению многих духовных лиц, воспоминания о своих встречах с Блоком" (Бывшее и несбывшееся, т. 1. Нью-Йорк, 1956, с. 324).

8 См.: Кузьмина-Караваева Е.Ю. (мать Мария). Избранное. М 1991, (публ. Н.В. Осьмаков).

9 РГАЛИ, ф. 55, on. 1, ед. хр. 299.

Переписка с Ал. Блоком

1.

Россия. Петербург
М. Монетная, 9, кв. 27
Александру Александровичу Блоку
Привет из Наугейма
Елиз. Кузьмина-Караваева

2.

Мне хочется написать Вам, что в Наугейме сейчас на каштанах цветы, как свечи, зажглись, что около градинеру(1) воздух морем пахнет, что тишина здесь ни о жизни, ни о смерти не знает: даже больные в курзалах забыли обо всем. Я сидела целый час на башне во Фридберге(2). Меня там запер садовник, чтобы я могла много рисовать. Мне кажется, что много в Ваших стихах я люблю еще больше, чем раньше любила; думала об этом и смотрела с Иоганнисберга на город; на старое кладбище и буро-красные крыши около него, на парк и серые крыши вилл. Знаете ли Вы здесь потерянную среди полей и яблонь Hollur's Kapell'y? Я ее нашла и обрадовалась. Кажется, что тишина, как облако, неподвижна, и в мыслях моих неподвижными крыльями облако распласталось. И не верю, что этому конец будет. И усталость, которая была, и которая есть, только радует, как радует туман иногда. Я думаю, что полюбила здесь, может быть, путь, что Вы нашли и полюбили, но во всяком случае рада, что полюбила и что могу Вам это написать. Если смогу, то хотела бы Вас порадовать, написав о том, что Вы здесь знаете(3), как оно живет и старится. Если смогу ответить, то спросите. На озере лебеди плавают. А на маленьком острове(4) на яйцах белая птица сидит и при мне лебедят выведет. Мое окно выходит на Иоганнисберг, и по ночам там белые фонари горят, а внизу каштаны свечами мерцают. Я не верю, что в Петербурге нет каштанов, и красных крыш, и душного, сырого воздуха, и серых дорожек, и белых с черными ветками яблонь. Тишина звенит; и покой как колокол вечерний. Во Фридберге, - знаю, - был кто-то печальный и тихий и взбирался на башню, где всегда ветренно и где полосы озимей внизу дугами сплетаются. Очень, очень хочу порадовать Вас, прислать Вам привет от того, что Вы любили. Не знаю, увижу ли это за тем, что уже увидала и полюбила. Если захотите спросить и поверите, что смогу дать ответ, напишите. Мой адрес: Bad Nauheim. Britaniestrasse. Villa Fontana. Привет. Елиз. Кузьмина-Караваева.

3.

Я не знаю, как это случилось, что я пишу Вам. Все эти дни я думала о Вас и сегодня решила, что написать Вам необходимо. А отчего и для кого - не знаю. Мучает меня, что не найду я настоящих слов, но верю, что Вы должны понять.

Сначала вот что; когда я была у Вас еще девочкой(1), я поняла, что это навсегда, д потом жиань пошла как спиряль. и снова, и снова - вниз, - но на том же самом месте бывала я. О себе не хочу писать, потому что не для себя пишу. Буду только собой объяснять. Кончался круг, и снова как-то странно возвращалась я к Вам. Ведь и в первый раз я не знала, зачем реально иду к Вам, и несла стихи как предлог, потому что боялась чего то, что не может быть определено сознанием. Близким и недостижимым Вы мне тогда стали. Только теперь я имею силы верить, что это Вам нужно. Пусть не я, но это неизбежно. В каждый круг вступая(2), думала о Вас и чувствовала, что моя тяжесть Вам нужна, и это была самая большая радость. А тяжести я ищу.

С мужем я разошлась, и было еще много тяжести кроме этого. Иногда любовь к другим, большая, настоящая любовь, заграждала Вас, но все кончалось всегда, и всегда как-то не по-человечески, глупо кончалось, потому что - вот Вы есть. Когда я была в Наугейме - это был самый большой перелом, самая большая борьба, и из нее я вышла с Вашим именем. Потом были годы совершенного одиночества. Дом в глуши, на берегу Черного моря(3). (Вот не хочется описывать всего потому что знаю, что и так Вам все ясно будет). И были Вы, Вы. Потом к земле как-то приблизилась; - и снова человека полюбила, и полюбила, полюбила по-настоящему, - а полюбила, потому что знала, что Вы есть. И теперь месяц тому назад у меня дочь родилась(4), - я ее назвала Гаиана - земная, и я радуюсь ей, потому что - никому неведомо, - это Вам нужно. Я с ней вдвоем сейчас в Москве, а потом буду с ее отцом жить, а что дальше будет - не знаю, но чувствую, - и не могу объяснить, что это путь какой-то, предназначенный мне, неизбежный; и для Вас все это нужно. Забыть о Вас я не могу, потому что слишком хорошо чувствую, что я только точка приложения силы, для Вас вошедшей в круг жизни. А я сама - не при чем тут. Теперь о другом: не надо чуда(5), потому что тогда конец миру придет. Христос искупил мир, дав нам всем крестную муку, которую только чудо уничтожит, и тогда мы будем мертвые. И делить людей нельзя. Недавно слышала о Штейнере(6) и испугалась, вспомнила Вас; потом стыдно своего страха стало, потому что верю, верю и верю, что это не нужно Вам(7). И верю, что Вы должны принять мое знание и тогда будет все иначе, потому что Вы больше человека, и больше поэта; Вы несете не свою, - человеческую тяжесть; и потому что чувствую я, всегда и везде чувствую, что избрана я, может быть, случайно я, чтобы Вы узнали и поверили искуплению мукой и последней, тоже нечеловеческой любовью.

Боюсь я, что письмо до Вас не дойдет, потому что адреса я Вашего не знаю; - вот уже 2 года, как узнать его мне не от кого; но почему-то кажется мне, что я верный адрес пишу(8). Слишком было бы нелепо и глупо, если бы письмо пропало. Хотя, может быть, время еще не пришло - и не исполнилась мера радости и страданий. Ведь Вы все это знаете? Всякие пояснения были бы слабой верой.

Если же Вы не хотите понять этого, то у меня к Вам просьба: напишите хоть только, что письмо дошло. Я буду знать, что не от случая все осталось без изменения, а от того, что мало муки моей, которая была, что надо еще многие круги спирали пройти, может быть, до старости, до смерти даже. Во всяком случае я почувствую, где бы я ни была, что Вам все это нужно стало. Хорошо, что - самый близкий - Вы вечно далеко, - и так всегда.

Елиз. Кузьмина-Караваева.

Если бы я, я человеческая, осмелилась, я бы издала 2-ую книжку, чтобы взять к ней эпиграфом: "Каждую душу разбил пополам и поставил двойные замки". Е. К.-К.

Москва. Собачья площадка, Дурновский пер., д. 4, кв. 13.

Пошлю письмо и буду каждый час считать, ожидая Вашего ответа, что Вы его получили.

4.

1 декабря 1913.

Елизавета Юрьевна, я хотел бы написать Вам не только то, что получил Ваше письмо. Я верю ему, благодарю, и целую Ваши руки. Других слов у меня нет, может быть, не будет долго. Силы мои уходят на то, чтобы протянуть эту самую трудную часть жизни - середину ее(1). До свидания, мы встретимся когда-нибудь, я перед Вами не лгу. Прошу Вас, думайте обо мне(2), как я буду вспоминать о Вас.

Александр Блок

Р. S. "Скифские черепки" мне мало нравятся - это самое точное выражение: я знаю, что все меняются, а Вы - молоды очень. Но все-таки, не знаю почему, мне кажется, что Ваши стихи - не для печати. Вероятно, "Скифские черепки" звучали бы иначе, если бы они не были напечатаны(3).

5.

19.1.1914

Москва. Собачья площадка. Дурновский пер., д. 4, кв. 13.

Месяц тому назад я решила издать вторую книгу стихов; тогда мне уже приходила в голову мысль попросить Вас просмотреть книгу до того, как я отдам ее в печать. Но по очень запутанным соображениям я решила, что этого делать не надо: дело в том, что я не знаю, как отдам Вам ее на просмотр: с тем, чтобы потом напечатать ее, приняв во внимание Ваши указания, или чтобы только узнать Ваше мнение и уже не печатать книги. Все это у меня очень запутанно в письме выходит, но яснее я не умею сказать.

Теперь я видалась на днях с Толстым, который знает, что в своих стихах я не умею разбираться, и он мне сказал, что видел Вас, что он Вам говорил о моей новой книге, и Вы ничего не имеете против, если я Вам ее пошлю в рукописи.

В книгу эту, как я ее Вам посылаю, вошла четвертая часть написанного за это время(1).

Если Вы мне скажете, что ее издавать можно, то мне хотелось бы это сделать до конца марта, потому что потом мне придется уехать, и я думаю, что не вернусь в большой город несколько лет. Есть два пути: один, он ясно выражен в отделе "Вестников"(2), а другой, - более долгий и трудный, но приводящий к целям первого, - определяет тот порядок, в котором распределены отделы книги. Чтобы видеть, верить, но, главным образом, мочь, - надо отречься от непосредственного постижения, так кажется мне. Если человек может, но не делает, - он дважды может. И обратно. А потому я хочу на долгое время уйти от самой себя, от того пути, который мне близок. Надо еще научиться ненавидеть(3), надо мне научиться не только не бояться греха, но и преодолеть его, совершив. Не умею я Вам это точно сказать, но, может быть, по стихам моим это будет яснее.

Сегодня же посылаю Вам мою книгу и буду ждать Вашего ответа; если же Вас это почему-либо затруднит, или просто по прочтении не захочется высказываться, то пришлите рукопись обратно без всяких пояснений. Я много думаю о Вас(4).

Елиз. Кузьмина-Караваева.

15.II.1914

Уже давно хотела написать Вам, чтобы поблагодарить за просмотр стихов; но все это время моя дочь была при смерти больна. Прежде чем писать о чем-либо другом, хочу сказать Вам, что мои письма к Вам, вот уже третье - каждый раз неожиданны для меня; каждый раз я думаю, что пишу Вам последнее письмо или, вернее, последнее сейчас, потому что совершенно ясно знаю, что когда-нибудь, через долгий промежуток, будут новые письма к Вам.

Я читала Ваши заметки на полях рукописи(1), и за ясными и определенными словами, почти всегда техническими, я узнавала то, что заставило меня написать Вам тогда, осенью, что заставит еще много раз, почти всегда, думать о Вас.

Я знаю, что в моей жизни пути только намечаются, но даже и поэтому так ясно, что все двойственно. Вы писали мне: жар души и хлад ума. Есть в человеке еще и жар ума; не знаю, как это иначе выразить; но потому, что он есть, я узнала, что не только свободно создаю я свою жизнь, но и свободно вылепливаю душу свою, ту, которая будет в минуту смерти. И для ее жизни надо, чтобы было много бездольности, грехов, падений. И еще вот о чем хотела написать Вам: самое радостное состояние, - одиночество: но одиночество, когда нет никаких привязанностей, когда сознаешь его только в минуты спокойного рассужденья; и есть другое одиночество, неправильно так названное: с первой привязанностью к кому-нибудь мир как-то пустеет, и одиночество становится мучительным. Хорошо сознавать человека, любить, чувствовать его, не боясь потери, - чтобы потеря была невозможной. И поэтому, когда я мучаюсь тем, что кто-нибудь забыл или забыт мною, или когда радуюсь чувству, которое неизбежно завтра исчезнет, - мне хорошо думать, что нет в жизни ничего, что бы могло удалить или изменить для меня Вас. Вы знаете, я бы не могла и Гайану свою любить, если бы не знала, что Вы вечны для меня. И так же твердо знаю я, что это Вам необходимо: не сейчас, и не мое отношение; не мое, если понимать это как мое отношение к друзьям, к отцу моего ребенка и к остальным людям.

У меня сейчас опять, - всю эту зиму, - перепутье(2). Поэтому мне необходимо, исключительно для себя, издать книгу, попытаюсь переработать ее соответственно Вашим указаниям и издам.

Вот и теперь я опять уверена, что это последнее на долгое время письмо к Вам. И ответа опять ждать не буду. Весной уеду, буду жить чужой жизнью, говорить о революции, о терроре, об охоте, о воспитании детей, о моей любви к тому человеку, куда я уеду, - и думать о Вас. И так будет долго, долго.

Елиз. Кузьмина-Караваева.

7.

Я сегодня с самого утра засуетилась; может быть, поэтому мне кажется, что произошло что-то скверное. Дело было так: мои родные, от которых я звоню к Вам, знают, что есть такой номер телефона(1); шутки ради они хотели узнать, чей он. Все это, может быть, слишком просто и глупо, чтобы огорчаться, но мне хочется объяснить Вам сейчас же. А огорчилась я потому, что у меня слишком бережливое отношение к нашему; много нежности и поэтому застенчивости (даже не перед Вами, а перед собою скорее).

Мне и хорошо, - очень хорошо, - и тяжело. Как смешно быть одновременно уверенной и сомневаться в пустяках. Я очень хочу Вас видеть, но это не значит, что это нужно, потому что теперь так выходит, что я буду хотеть Вас видеть и сегодня, и завтра, и уезжая от Вас, и не видя Вас несколько лет. Но это тоже хорошо, потому что является доказательством уверенности, что все идет, как необходимо, и все верно, - никакой лжи нет._Вы с этим моим желанием не считайтесь никак.

В субботу позвоню.

Ваша Елиз. Кузьмина-Караваева.

Милый Александр Александрович, ведь ничего скверного не произошло?

Мне наверное так кажется по моей глупости?

8.

21.XII.1914

Дорогой Александр Александрович, мне надо Вам написать, потому что я опять чувствую право на это, и не только право, но и необходимость. Весь этот месяц шла борьба. Вожжи, о которых я Вам говорила в последний раз по телефону, были отпущены совсем. А у меня это всегда совпадает с чувством гибели - определенной, моей гибели -потому что вне того пути, о котором Вы уже знаете, я начиняю как то рассыпаться, теряюсь в днях, в событиях. Если Вы верите, что Вы тесно связаны в моих мыслях с тем путем, который все другое уничтожает, то Вы поймете, что все это было из-за Вас: я была сама виновата, конечно; я дала слишком много свободы тому человеческому, чего так страшилась. Мне так хотелось изменить все и отречься, чтобы иметь возможность просто сказать: ничего не осталось, потому что есть у меня одна радость: знать, что я Вас люблю, что я видела Вас и, может быть, еще увижу, что я могу думать о Вас. Только этого я и хотела.

Я не боюсь сейчас и не отрекаюсь от этого. Но я знаю, что это только не мешает, и даже не мешает, потому что главное неизмеримо больше: оно все должно покрыть. Это очень тяжело, почти нестерпимо тяжело, но совершенно неизбежно. И я могу поэтому спокойно говорить, что мне хорошо, зная, что Вы этому должны поверить. Пусть очень холодно и мертво подчас вокруг, - но это только путь. Видя срок и веря в цель пути, разве можно страшиться этой тяжести? Тут только один вопрос: надо стараться быть все время совершенно собранной. И все сказанное многим (что Вам так чуждо показалось) - это только тяжелая работа, и потому что в мыслях своих я никак не могу сочетать Вас и их, а знаю, что это необходимо: не для Вас, и не для меня, а для того, чтобы Ваше имя не загородило цель.

Когда я припоминала вечером слова, который вы мне говорили по телефону, я сообразила, что Вы мне сейчас не верите, или не хотите верить. Сначала мне было от этого тяжело и я решила, что сама виновата, дав волю своему человеческому: а потом я сообразила, что это нелепость какая-то, что Вы не можете не верить мне: ведь все это так реально, как то, что я живу сейчас, и так связано тесно с Вами, что если бы Вы не верили, просто пришлось бы как-то внутренне исчезнуть. Время идет очень быстро, и многое узнается теперь как-то сразу. Узнала и я многое: главное - в области практического поведения. А так как мне совершенно ясно, что все это тесно связано с Вами, то у меня есть к Вам дело, но о нем сейчас писать не буду, потому что для этого надо, чтобы Вы перестали хотеть мне не верить.

Елиз. Кузьмина-Караваева.

9.

Простите меня. Мне сейчас весело и туманно. Ушел бродить. На время все надо кончить.

А. Б.

10.

10/VII.1916. Дженет(1).

Сегодня прочла о мобилизации(2) и решила, что Вам придется идти. Ведь в конце концов это хорошо, и я рада за Вас. Рада, потому что сейчас сильно чувствую, какую мощь дают корни в жизнь. У меня эти корни совсем иначе создались, но создались прочно. В них самое удивительное всегда то, что появляются они со стороны, - будто кто-то на рельсы поставил, и приходится только катиться. И только потом начинаешь понимать, что разливается моя сила везде, и я получаю силу отовсюду. Когда я думаю о Вас, всегда чувствую, что придет время, когда мне надо будет очень точно сказать, чего я хочу. Еще весной Вам казалось, что у меня есть только какая-то неопределенная вера. Я все время проверяла себя, свои знания и отношение к Вам, и не додумалась, а формулировала только. И хотела бы, чтобы это было Вам понятно. Если я люблю Ваши стихи, если я люблю Вас, если мне хочется Вас часто видеть - то ведь это все не главное, не то, что заставляет меня верить в нашу связанность. И Вы знаете тоже, что это не связывает "навсегда". Есть другое, что почти не поддается определению, потому что обычно заменяется определимыми чувствами. Веря в мою торжественность, веря в мой покой, я связываю Вас с собою. Ничего не разрушая и не меняя обычной жизни, существует посвященность, которую в Вас я почувствовала в первый раз. Я хочу, чтобы это было понятно Вам. Если я скажу о братовании или об ордене, то это будет только приближением, и не точным даже. Вот церковность, - тоже неточно, потому что в церковности Вы, я - пассивны; это слишком всеобнимающее понятие. Я Вам лучше так расскажу: есть в Малой Азии белый дом на холмах. Он раскинут, и живущие в нем редко встречаются в коридорах и во дворе. И там живет женщина, уже не молодая, и старый монах. Часто эта женщина уезжает и возвращается назад не одна: она привозит с собой указанных ей, чтобы они могли почувствовать тишину, видеть пустынников. В белом доме они получают всю силу всех; и потом возвращаются к старой жизни, чтобы приобщить к своей силе и других людей. И все это больше любви, больше семьи, потому что связывает и не забывается никогда(3). Я знаю, что Вы будете в доме; я верю, что Вы этого захотите.

Милый Александр Александрович, вся моя нежность к Вам, все то большое и торжественное чувство, - все указание на какое-то родство, единство источника, дома белого. И теперь, когда Вам придется идти на войну, я как-то торжествую за Вас, и думаю все время очень напряженно и очень любовно; и хочу, чтобы Вы знали об этом; может быть, моя мысль о Вас будет Вам там нужна, - именно в будни войны. Я бы хотела знать, где Вы будете, потому что легче и напряженнее думается, если знать, куда мысль свою направлять. Напишите мне сюда: Анапа, ящик 17, мне.

Мне кажется, что Вам сейчас опять безотрадно и пусто, но этого я в Вас не боюсь и принимаю так же любовно, как все. Итак, если Вам будет нужно, вспомните, что я всегда с Вами и что мне ясно и покойно думать о Вас.

Господь Вас храни.

Елиз. Кузьмина-Караваева.

Мне бы хотелось сейчас Вас поцеловать очень спокойно и нежно.

11.

Я теперь табельщик 13-й дружины Земско-городского союза(1). На войне оказалось только скучно. О Георгии и Надежде, - скоро кончится их искание. Какой ад напряженья. А Ваша любовь, которая уже не ищет мне новых царств(2).

Александр Блок.

12.

20.VII.1916. Дженет.

Мой дорогой, любимый мой, после Вашего письма я не знаю, живу ли я отдельной жизнью, или все, что "я", - это в Вас уходит. Все силы, которые есть в моем духе: воля, чувство, разум, все желания, все мысли - все преображено воедино и все к Вам направлено. Мне кажется, что я могла бы воскресить Вас, если бы Вы умерли, всю свою жизнь в Вас перелить легко. Любовь Лизы не ищет царств? Любовь Лизы их создает, и создаст реальные царства даже если вся земля разделена на куски и нет на ней места новому царству. Я не знаю, кто Вы мне: сын ли мой, или жених, или все, что я вижу и слышу, и ощущаю. Вы - это то, что исчерпывает меня, будто земля новая, невидимая, исчерпывающая нашу землю. О Георгии и о Надежде вы пишите. Если бы Бог помог Вам родиться скорее, и облегчил бы Вас. И я не знаю, кем надо мне стать сейчас и как смириться, чтобы это было принято (не Вами даже). И хочу, чтобы Вы знали: землю буду рыть за Вас, молиться буду о Вас, все, что необходимо для равновесия, сделаю. И Вы должны, должны это принять и помнить, что это есть, потому что, повторяю, это исчерпывает меня это моя радость, это мне предназначено, ведено.

И Вы не заблудитесь, потому что я все время слежу за Вашей дорогой, потому что по руслу моему дойду до Вашего русла. Только когда Вы говорите о скором конце искания, я вижу, какая мне дана сила(1) (может быть, не власть). Хотя вернее, что такая преобразившая все в одно, голая душа многое может. И если Вы только испугаетесь, если Вам станет нестерпимо, - напишите мне: все, что дано мне, Вам отдам. Мне хочется благословить Вас, на руках унести, потому что я не знаю, какие пути даны моей любви, в какие формы облечь ее. Я буду Вам писать часто: может быть, хоть изредка, Вам это будет нужно.

Вот пишу и кажется, что слова звучат только около. А если бы я сейчас увидала Вас, то разревелась бы, и стала бы Вам головку гладить, и Вы бы все поняли по-настоящему, и могли бы взять мое с радостью и без гордости, как предназначенное Вам.

Поймите, что я давно жду Вас, что я всегда готова, всегда, всегда и минуты нет такой, чтобы я о Вас не думала. Господь Вас храни, родной мой. Примите меня к себе, потому что это будет только исполнение того, что мы оба давно знали.

Елиз. Кузьмина-Караваева.

Я чуть было не решила сейчас уехать из Дженета разыскивать Вас. И не решилась только потому, что не знаю, надо ли Вам. Когда будет нужно, - напишите.

13.

26.VII.1916

Вы уже, наверное, получили мой ответ на Ваше письмо(1). И пишу я Вам опять, потому что мне кажется, что теперь надо Вам писать так часто, как только возможно. Все эти дни мне как-то смутно; и не боюсь за Вас, а все же тоскливо, когда о Вас начинаю думать; может быть, просто чувствую, что Вам тяжело и нудно. И буду Вам писать о всех тех мыслях, которые у меня связаны с Вами.

Начинается скоро самая рабочая моя пора - виноделие; а потом будет, как всегда, тишина; все разъедутся, и я одна буду скитаться по Дженету. И самое странное то, что эти осенние дни ежегодно совершенно одинаковы, - как бы ни прошло время, их разделяющее. Тогда проверяется все; и очень трудно не забыть, что это не круги, а медленно восходящая спираль, что душа не возвращается к старому месту, а только поднимается над ним. Если же помнить это, то вообще утверждается все пройденное и самое восхождение. А потом становится ясно, что только в рамке дней отдельных движение кажется медленным. И "скучно" только в днях, а за ними большой простор, и влекут нас быстро.

И насчет нашего пути знаю я, что мы теперь гораздо ближе стали, вот за самое последнее время; ближе Друг к Другу, и к концу. Мне никогда ни к кому не стать так близко, как к Вам. Будто мы все время в одной комнате живем, - так мне кажется: и еще ближе - будто меня по отдельности нет. И нелепо выходит, что Вы этого не знаете. После Вашего письма(2) писала я стихи. Если Вы можете их читать как часть письма, то прочтите; если же нет, то просто пропустите. Они тогда выразили точно то, что я хотела Вам сказать:

Увидишь ты не на войне,
Не в бранном, пламенном восторге,
Как мчится в латах, на коне
Великомученик Георгий.
Ты будешь видеть смерти лик,
Сомкнешь пред долгой ночью вежды;
И только в полночь громкий крик
Тебя разбудит; зов надежды.
И белый всадник даст копье,
Покажет, как идти к дракону;
И лишь желание твое
Начнет заутра оборону.
Пусть длится напряженья ад, -
Рассвет томительный и скудный, -
Нет славного пути назад
Тому, кто зван для битвы чудной.
И знай мой царственный, не я
Тебе кую венец и латы:
Ты в древних книгах бытия
Отмечен вольный и крылатый.
Смотреть в туманы - мой удел;
Вверяться тайнам бездорожья,
И под напором вражьих стрел
Твердить простое слово Божье,
И всадника ввести к тебе,
И повторить надежды зовы,
Чтоб был ты к утренней борьбе
И в полночь, - мудрый и готовый.

Все это ясно, и все это Вы теперь, наверное, уже знаете. А вот "дни" Ваши, тот предел, который надо одолеть. Ваша скука, оторванность, нерожденность, - это так мучительно издали чувствовать, и знать, что это только Ваше, что Вам надлежит одиноко преодолеть это, потому что иначе это не будет преодоленным.

Только одного хочу: Вы должны вспомнить, когда это будет нужно, обо мне; прямо взаймы взять мою душу. Ведь я же все время, все время около Вас. Не знаю, как сказать это ясно; когда я носила мою дочь, я ее меньше чувствовала, чем Вас в моем духе. И опять не точно, потому что тут одно другим покрывается.

Елиз. Кузьмина-Караваева.

14.

27.VIII.1916. Дженет.

Я, наверное, останусь всю зиму в Анапе; только в октябре поеду одна в Кисловодск подправить сердце(1). И уже заранее знаю, как вся зима пройдет. В Петербург мне ехать теперь не надо. Буду скитаться и думать, думать. Все постараюсь распутать и выяснить. Только боюсь я, что изменить уже ничего нельзя, и не в своей я власти. Настало время мне совсем открыто взглянуть на то, что будет, и не только знать, но и делать.

А Вы так далеко: как-то особенно это чувствуется, когда неизвестно, где именно Вы сейчас. Будто на другую планету пишу письма. Но все равно; ничего этим не меняется. Ведь сейчас будни. И так трудно говорить о том, что праздник будет, особенно говорить Вам: Вы ведь сами знаете о празднике, и у Вас будни.

Я суечусь, суечусь днями, - будто так должна проходить каждая жизнь. Но это все нарочно. И виноделие мое сейчас, где я занята с 6-ти утра до 1 ч<асу> ночи, - все нарочно. И все это более призрачно, чем самый забытый сон. Вот и людей много, и командую что-то нелепое; а знаю твердо, что на всей земле только Вы и дочь по-настоящему, и когда теряю нити настоящего, внутреннего знания, то становится непонятно, что будет дальше, как сможет все быть на фоне вот этой жизни. Только и в такие минуты помню, что все это неизменно и что нет ничего такого в призрачном, что не было бы с Вами связано. Будто каждый шаг для Вас делается.

Хотела бы я много говорить сейчас о Вас, смотреть на Вас. Мой милый, мой любимый, как Вам сейчас? И скоро ли кончится этот дурной сон? Ведь все время чувствую я, что Вам какие-то бездны мерещатся. И если бы это были не Вы, я бы боялась и думала, что скоро конец. Когда я была этой зимой у Вас(2), мне одну минуту было очень жутко, потому что Вы будто призраками окружены. И по-человечески, может быть, даже по-женски, я думала в ту минуту, что от Вас мне отойти нельзя, что призраки от моей любви к Вам все уйдут. Но знаю, что это не так: Вы сами должны их разогнать, потому что иначе они уйдут, но вернутся и не будут обессилены. Значит, мне надо опять ждать. И как мучительно ждать, когда хочется помочь, и кажется, что помочь можно. А когда настанет время, Вы мне скажете.

Елиз. Кузьмина-Караваева.

15.

5.IX.1916. Дженет.

Начинается моя любимая осенняя тишь, и все бывшее в году подсчитывается. И кажется мне, что я узнала, отчего возможно сочетание ясности и трудности, уверенности и тоски: в начале дней каждому дана непогрешимость, ибо где нет "моей" воли, где я знаю: так надо, выполняю чужую волю; это благодать, осеняющая человека, без его ведома. Но потом для того, чтобы эта непогрешимость воплотилась, чтобы она стала действенной в этой вот жизни, надо воле стремиться к личной святости (я, может быть, не те слова употребляю). Тут только слабо помнится, что "так надо", а в жизни действует только человек, принявший благодать, и каждый час не знает, так ли надо. И от этого тоска и трудность; и чем больше первоначальная благодать и непогрешимость, тем труднее, потому что тем больше пропасть между нею и личной святостью. Особенно трудно сознанье, что каждый только в возможности Вестник Божий, а для того, чтобы воплотить эту возможность, надо пройти через самый скудный и упорный труд. И кажется мне, что цели эти достигнуть, ибо наступает сочетание, дающее полную уверенность в вере и полную волю, тогда закон, данный Богом, сливается с законом человеческой жизни.

Когда я думала, что мне дано, и от меня, кроме данного, ничего не потребуется, было очень легко и ясно. А теперь к этой ясности примешивается действительная, человеческая жизнь, требующая моего личного решения каждую минуту.

Пишу это Вам потому, что знаю, что у Вас большая земная воля и власть, и знаю, что она не воплощена личной Вашей волей. И потому, что знаю, как Вам томительно и трудно, и верю, что это только начало второго периода.

На зиму окончательно остаюсь в Анапе. Только в октябре поеду в Кисловодск сердце поправлю немного, здесь мне будет особенно хорошо думать о Вас.

А Вы как, родной мой? Не могу себе представить Вашей жизни, и это меня отчего-то мучает.

Елиз. Кузьмина-Караваева.

16.

14-Х-1916. Анапа.

Все эти дни, - такая тоска. И о Вас даже мало думаю, потому что не во время тоски мне о Вас думать. Вы для меня всегдашняя радость. Пусто на душе сейчас, и вокруг, кажется, куда ни посмотришь, - никого нет, никого. Шататься по Aнапe уже ноги устали. Была сегодня на кладбище, где отец мои похоронен: и там не так, как всегда, не покой и тоска целительная; она покоя не знает. Если сейчас совершается большое, то так далеко; только отзвуки доходят. И от этого еще тоскливее. Вот не хотела я Вам никогда о грустном своем говорить, хотела подходить к Вам только, когда праздник у меня, внутренне принаряженная. А теперь пишу о тоске. Может быть, и не сказала бы, а написать хочется. Так же, как только кажется мне, что если бы Вы были сейчас здесь, я бы усадила Вас на свой диван, села бы рядом, и стала бы реветь попросту и Ваши руки гладить. И окажись Вы сейчас здесь, наверное, я начала бы убеждать Вас, что все очень хорошо, и только издали смотрела бы на Вас. Все - ничто. И жизнь впустую идет; и эти жизненные ценности, - побрякушки какие-то. Знаю, знаю и помню все время, что они только прикрывают настоящее. Но если у меня есть земные глаза, то они хотят видеть то, что им доступно, и уши мои земные должны земное слушать. Так что зная о том, другом, хочу его знала, здесь не всем видеть(1). Солнца много сейчас у нас. Но ни к чему это. Вот и брожу, брожу, будто запрягли меня и погоняют.

Милый Вы мои, такой желанный мой, ведь Вы даже, может быть, не станете читать всего этого. А я так хочу Вас, так изголодалась о Вас. Вот видеть, какой Вы, хочу; и голос Ваш слышать хочу, и смотреть, как Вы нелепо как-то улыбаетесь. Поняли? Даже я, пожалуй, рада, что Вы мне не говорите, чтобы я не писала: все кажется, что, значит, Вам хоть немного нужны мои письма. Все как-то перегорает все само в себе меняется. И у меня к Вам много изменилось: нет больше по отношению к Вам экзальтации какой-то, как раньше, а ровно все и крепко, и ненарушимо, - проще, может быть, даже стало. Любимый, любимый Вы мой, крепче всякой случайности, и радости, и тоски крепче. И Вы - самая моя большая радость, и тоскую я о Вас, и хочу Вас, все дни хочу.

Где Вы теперь? Какой Вы теперь?

Ваша Елиз. К.-К.

17.

22.XI.1916.

Только что вернулась из Новороссийска и Ростова, куда ездила по делам и брата проводить. Мучает меня, что мои письма не доходят к Вам; хочу это даже послать по петербургскому адресу. Мудрено мне как-то. Вот наряду с тишиной идут какие-то нелепые дела: закладываю имение, покупаю мельницу, и кручусь, кручусь без конца. Всего нелепее, что вся эта чепуха называется словом "жить". А на самом деле жизнь идет совсем в другой плоскости и не знает, и не нуждается во всей суете. В ней все тихо и торжественно. Как с каждым днем перестаешь жалеть. Уже ничего, ничего не жаль; даже не даль того, что не исполнилось, обмануло. Важен только попутный ветер; и его много.

Мне приходит мысль, что Вы еще в городе(1). Так ли это? Господи, в конце концов все равно ведь. И для Вас более безразлично, чем для других, потому что Вам все предопределено.

Не могу Вам сейчас писать (хотя хочу очень), потому что ничего не выговаривается.

E. К.-К.

18.

4. V-1917.

Дорогой Александр Александрович, теперь я скоро уезжаю, и мне хотелось бы Вам перед отъездом сказать вот что: я знаю, что Вам скверно сейчас; но если бы Вам даже казалось, что это гибель, а передо мной был бы открыт любой другой самый широкий путь, - всякий, всякий, - я бы все же с радостью свернула с него, если бы Вы этого захотели. Зачем - не знаю. Может быть, просто всю жизнь около Вас просидеть. Мне грустно, что я Вас не видала сейчас: ведь опять уеду, и не знаю, когда вернусь(1). Вы ведь верите мне? Мне так хотелось побыть с Вами. Если можете, то протелефонируйте мне 40-52(2) или напишите: Ковенский 16, кв. ЗЗ(3).

Елиз. Кузьмина-Караваева.

Примечания

Первое письмо от Ал. Блока гимназистка Лиза Пиленко (девичья фамилия Кузьминой-Караваевой) получила в феврале 1908 г., "через неделю" после своего визита к нему. В письмо было вложено стихотворение "Когда вы стоите на моем пути...". Холодноватый и, видимо, несколько назидательный тон письма показался Лизе обидным, и она разорвала его. 10 декабря 1911 г. группа молодых поэтов, среди которых были Е. Кузьмина-Караваева, О. Мандельштам, Вл. Гиппиус, Вас. Гиппиус, В. Пяст, собрались в "литературном зале" петербургского ресторана "Вена" и заочно избрали Блока своим "королем". Каждый из присутствовавших написал небольшое стихотворение на открытке, и этот своеобразный "диплом" был послан по городской почте Блоку. Кузьминой-Караваевой принадлежат следующие шуточные строки:

Каждый был безумно строг,
Как писал: король - наш Блок...
"Венский" преступив порог,
Мы рекли: король наш - Блок.
И решил премудрый рок,
Что король поэтов - Блок.

Собственно переписка Кузьминой-Караваевой и Блока начинается весной 1912 г. письмами Елизаветы Юрьевны с немецкого курорта.

1.

Дата отправки - по почтовому штемпелю: 24 апреля 1912 г. На открытке изображен вид Наугейма с горы Иоганнисберг. Бад-Наугейм - бальнеологический курорт в Германии, расположенный у подножия горы Иоганнисберг, севернее Франкфурта-на-Майне на расстоянии около часа езды от него в то время.

2.

Письмо не датировано; предполагаемая дата: конец апреля - начало мая 1912 г.

1. Градинер - градирня на солеварнях, имевшихся на окраине Наугейма. Больные-курортники часто посещали эти градирни, дышали их прохладным воздухом, насыщенным солью и озоном. Ел. Юр, это напоминало ее любимое морское побережье в Анапе.

2. Фридберг - один из небольших поселков, входивших в курортный комплекс.

3. Блок неоднократно бывал в Наугейме. Эти поездки были связаны у него с "мистическими переживаниями".

4. На наугеймском озере было два небольших острова с деревянными домиками для лебедей.

3.

Письмо не датировано. На нем имеется помета Блока о получении 28 ноября 1913.

1. В конце января 1908 г.; тогда ей было 16 с половиной лет.

2. Образ спирально-кругового движения жизни нашел свое отражение и в одном из ее стихотворений того периода:

Я силу много раз еще утрачу;
Я вновь умру, и я воскресну вновь;
............................................................

И каждый раз, в свершенья круг вступая,
Я буду помнить о тебе, земля.

3. Небольшое имение Куз.-Кар. с. виноградниками - Джемете - находилось на морском берегу в 6 километрах от Анапы.

4. Дочь Гаяна родилась 18 октября 1913 г. в Москве.

5. В стихотворении тех лет она писала: "Да, каждый мудр и чудотворец каждый. (...) Мы идем, причастны чуду, (...) Но знаю: я творить чудес не буду".

6. Штейнер Р. (1861-1925) - религиозный философ, антропософ-мистик. О нем Куз.-Кар. слышала сообщения В.В. Бородаевского на квартире Вяч. Иванова 26 ноября 1913.

7. Об "отречении" Блока от Штейнера см, в воспоминаниях Куз.-Кар. о Блоке.

8. Блок в это время жил в Петербурге по адресу: Офицерская улица, 57, кв. 21.

4.

1. Середина жизни- по мнению средневековых медиков и философов, земная жизнь людей составляет 70 лет; значит, середина - это около 35 лет. Блоку в ноябре 1913 г. исполнилось 33 года.

2. В ноябрьском письме (см. N 3.) Ел. Юр. писала, что она думала о Блоке; отсюда и его просьба.

3. 26 марта 1912 г., незадолго до отъезда в Наугейм, Ел. Юр. подарила свою первую книжку "Скифские черепки" Блоку. Ранее (в декабре 1911 г.) многие стихи он слушал в устном авторском чтении. В воспоминаниях о Блоке Куз.-Кар. писала: "Я ему не ответила. Да и что писать, когда он и так должен знать и чувствовать мой ответ?"

5.

1. Куз.-Кар. посылала Блоку свою рукописную книгу "Дорога. Лирическая поэма", помеченную 1914-м годом, в которую вошло 56 стихотворений, написанных в Бад-Наугейме и в Анапе.

2. "Вестники" - один из четырех разделов, включенных Куз.-Кар. в свою вторую поэтическую книгу "Дорога" (1914). Позже он вошел в стихотворный сборник "Руфь"

3. Перекличка с Н.А. Некрасовым: "То сердце не научится любить, // Которое устало ненавидеть".

4. Ответ на просьбу Блока из его письма от 1 декабря 1913 (см. N 4).

6.

Письмо из Москвы.

1. На предыдущее письмо Куз.-Кар. (и рукопись ее книги) Блок ответил 1 февраля 1914 г. Его ответ не сохранился. Отдельные "критические" фразы-реплики Блока встречаются на страницах рукописной книги "Дорога".

2. В одном из неопубликованныз стихотворений, предшествующих этому письму, Куз.-Кар. сказала:

Я не хотела перепутья,
Устала без дорог блуждать.
Так неужели надо ждать?

Ответ Блока на это письмо (от 14 марта) также не сохранился.

7.

Письмо из Петрограда (внутригородское), не датировано. Дата - начало декабря 1914 г. - предложена В.Н. Орловым.

1. Номер домашнего телефона Блока на Офицерской улице был: 612-00. Звонила Куз.-Кар. из квартиры своей родной тетки (см. прим. к письму N 18).

8.

Письмо из Петрограда (внутригородское).

9.

Записка от 16 марта 1916 г., оставленная Блоком Ел. Юр., когда она пришла к нему на Офицерскую улицу. Она тогда дождалась его позднего возвращения. Оба они посчитали, что это их последняя встреча и прощание "навсегда".

10.

1. Имение Куз.-Кар. под Анапой называлось Джемете (см. примеч. к письму N 3), но в письмах к Блоку она писала: Дженет. Так в Коране называется рай. О нем же упомянул И.А. Бунин в стихах "Мираж" и "Черный камень", назвав его Джиннат.

2. Высочайший указ о призыве "ратников ополчения" (3-я всероссийская мобилизация), каковым являлся и Блок, подписан 4 июля 1916 г. В центральных газетах указ опубликован 7 июля, а в новороссийской "Черноморской газете" (ее читали и в соседней Анапе за неимением своей) - 9 июля. первым днем призыва устанавливалось 15 июля.

3. Образ "белого дома на холмах" у Куз.-Кар. обязан своим возникновением драматической поэме Блока "Песня судьбы" (1908).

11.

Написано во второй декаде июля 1916 г. По словам самой Ел. Юр., это - последнее письмо, полученное ею от Блока: "С этим письмом в руках я бродила по берегу моря, как потерянная. Будто это было свидетельство не только о смертельной болезни, но о смерти".

1. Дата отъезда Блока в действующую армию, предложенная В.Н. Орловым, - 26 июля 1916. Судя по датировке ответа Куз.-Кар., Блок выехал значительно раньше.

2. Перифраз христианского афоризма. Ср. в письме А.О. Смирновой Н.В. Гоголю (26 ноября 1844): "Любовь же одна созидает и укрепляет царства".

12.

1. В позднем стихотворении Ел. Юр. писала: "Сила мне дается непосильная". Одна из героинь ее повести (1925 г.) наделена ее личными чертами жертвенности: "Сильная, потому что всю себя отдавать умеет. Не силою сильная, а напряжением своим, которое все ее существо воедино объединяет. И в любви своей <она> была сильной".

13.

Письмо из "Дженета".

1. 21 августа 1916 г. Блок сообщил матери, что он получил на фронте первые письма, в том числе - и от Куз.-Кар.

2. См. письмо N 11.

28 августа Блок сообщил матери, что он получил еще одно письмо от Куз.-Кар.

14.

1. Очевидно, ее поездка весной 1912 г. в Наугейм также была как-то связана с состоянием здоровья, поскольку этот курорт специализировался в основном на сердечно-сосудистых заболеваниях.

2. Зима 1915/16 годов.

15.

Авторская дата на письме - ноябрь (XI месяц), но по содержанию оно относится к сентябрю. Видимо, Ел. Юр. ошибочно в римской цифре поставила "палочку" не с той стороны и получилось XI вместо IX.

16.

Неясная, трудно поддающаяся расшифровке фраза. По нашему мнению, ее следует понимать таким образом: "Так что (однако), зная о том, другом - неземном - мире, хочу и его познать, но здесь его не всем дано видеть".

17.

Письмо из Анапы.

1. Блок приезжал на несколько дней в отпуск в Петроград в октябре 1916 г. Очевидно, Куз.-Кар. знала об этом.

18.

Письмо из Петрограда (внутригородское).

Блок окончательно вернулся в Петроград из Белоруссии 18 апреля 1917 г.

1. Ел. Юр. приезжала в Петроград на короткое время в сентябре 1917.

2. Номер квартирного телефона родной тетки Куз.- Кар. Е.Д. Цейдлер, проживавшей в Петрограде на Чернышовом пер., 14.

3. Кто из знакомых Куз.- Кар. проживал по этому адресу (угол Ковенского пер. и Знаменской ул.) пока не установлено.