Милиция

Разговаривая, милиционер и мальчишка дошли до станции и пришли в милицию. Милиция на этой станции состояла из двух милиций, или отделений. Одна милиция, или отделение, называлось «линейное»; и отвечала эта милиция за всё, что происходит на железной дороге; другая милиция, или отделение, было «поселковое», или «участковое». И капитан, что привёл в милицию беглеца, был как раз участковый, или поселковый оперуполномоченный, и село Морозово входило в его участок... И, хотя милиций на этой станции как бы было две, самый главный начальник у обеих милиций был один - худой и высокий майор. И дом у обеих милиций тоже был один. И три камеры в подвале этого дома тоже были одни на обе милиции. Все это пассажир с товарного поезда узнал довольно быстро. Часть узнал, пока сидел в участковой комнате, где капитан разбирался с посетителями, а часть позже, живя в этой «милиции».

Посетители разошлись, и капитан закрыл за ними дверь.

- Ну, брат, давай теперь с тобой. Откроем для начала вот такую папочку с названием: «Дело». Видишь, пока ещё только пустая корочка, - капитан развернул сложенную вдвое корочку, на которой, правда, было написано «Дело» и стоял значок №... и перевернул её: корочка действительно была пуста. - Вот сюда мы и положим первый листик и запишем...

- Что запишем?.. - настороженно пассажир с товарного поезда.

- А что скажешь, то и запишем. Сначала запишем фамилию, как зовут... - Зачем?..

- Ну как зачем? Каждый человек должен иметь на земле имя и фамилию по роду своему. Вот мы и запишем твою фамилию. Не под собачьей же кличкой тебе жить.

- Ленин тоже под кличкой жил.

- Ну нашел с кем себя сравнивать. Ленин революцию сделал.

- Тоже в бегах был, как и я...

- В бегах был, да с какой целью...

- Я - Москву посмотреть. Он - царя свергнуть. У каждого свои цели.

- То-то и оно... Ленина за его цель весь мир знает. А как твоё имечко, даже я пока не знаю. Вот давай для начала и запишем, для грядущей истории, - капитан улыбнулся.

Мальчишка какое-то время напряженно молчал, наклонив голову, потом поднял на капитана лицо и разом выпалил:

- Виталька Бубнов.

- А отчество?..

Ответчик на какое-то время замялся и быстро добавил:

- Викторович... Викторович.

- Послушай... А ты случайно не интернатский? Там, кажется, тоже один орёлик с такой фамилией есть.

- Какой интернатский... - делая своё лицо совершенно не понимающим и удивлённым, сказал сидевший перед милиционером мальчишка. «Попался. Зачем назвался этим Бубновым?.. Сейчас капитан разоблачит, позвонит в интернат и разоблачит».

- Интернат Морозовский в селе, где ты ночевал... Но парень, который тебя задержал, сказал, что ты не мог назвать ни одной деревни в округе. Значит, ты все-таки нездешний, не интернатский. Ты сказал ему, что ты с Сибири. С какого места?..

- Этого я вам не скажу.

- Почему?

- Вы отправите меня обратно в детдом.

- А ты думаешь, в другом детдоме тебе будет лучше?..

- Не знаю. Но в тот я больше не вернусь.

- Значит, откуда сбежал - не скажешь?..

Слово «нет» мальчишка произнёс твердо.

- Ну, хозяин-барин. Тебе жить, - сказал капитан. - Запишем, что есть.

Капитан записал. Закрыл корочку с названием «Дело - №...» и хлопнул по ней ладонью.

- Ладно! Виталька ты или не Виталька, Бубнов или не Бубнов, из Сибири или с Урала, тебе жить. А нам пора пообедать да и накормить кое-кого. В клетке я пока держать тебя не буду, клетки вроде ты ещё не заслужил. Будешь при мне помощником. А попытаешься удрать - поймают, и уж тогда отпущу тебя в подвал, там двое у нас уже есть, места и для третьего хватит... Согласен с предложением?

- Согласен, - сказал новоиспеченный помощник.

- Тогда бери в углу вон тот бидон и пойдем в столовую. Сами поедим и кое-кого покормим...

Они прошли по коридору через пост дежурного. Дежурным по милиции был сержант, “помощник капитана” знал все военные знаки отличия.

- Пошли, товарищ капитан?.. - спросил дежурный.

- Пошел, Толя, - ответил капитан.

В столовой, до которой они шли между домами метров триста, капитана все знали и называли Алексеевичем.

- А это кто с тобой, Алексеевич?.. - спросила женщина в белой поварской одежде, стоявшая по ту сторону окна, из которого подавали пищу. - Что-то в наших краях я такого не видела.

- Да вот ехал Москву посмотреть, да задержался. Теперь помощник мой. Что у тебя на второе, Максимовна?

- Рагу только осталось, котлеты уже съели.

- Тогда нам два обеда с первым и вторым и три рассольника в бидончик... Запишешь в нашу ведомость.

Капитан переговаривался с поварихой, а помощник с любопытством оглядывался по сторонам. Это был мир, жизнь станций, мимо которых он проезжал. Мир ему незнакомый, но и чем-то похожий на жизнь той его деревни, из которой он отправился в этот большой мир и оказался на этой станции, в этой столовой, чем-то напоминающей столовую в его деревне: то же «рагу», тот же «рассольник». И те же приветствия друг к другу знакомых, и те же похожие обращения друг другу - «Алексеич», «Максимовна», и сам запах столовой, и мужики, распивающие в уголочке бутылку... все вроде незнакомое и в то же время знакомое... В столовой висела писанная настоящим «маслом» картина в раме под стеклом и даже с подписью автора. Помощник капитана уже знал, что есть картины, писанные «маслом». Это он узнал из уроков рисования в школе. Им показывали картину, написанную «маслом». И они смеялись, говоря: а нельзя ли ее съесть, если она с маслом... И вообще-то это было всё его знание изобразительного искусства. На картине, висевшей в столовой, как раз было изображено что-то съедобное из фруктов. Помощник капитана знал из нарисованного только яблоко и виноград. Яблоки ему есть уже доводилось: яблоки в его детдоме давали на Новый год в кулёчке с подарками, а виноград он знал по басне Крылова «Лиса и виноград» и по другим картинкам. Третий фрукт желтого цвета, лежащий на картине рядом с яблоком и виноградом, помощник капитана не знал ни на вкус, ни по названию, и этот желтый фрукт, наподобие гранаты -«лимонки», ничего в нём не вызывал... Зато запах, идущий из кухни, щекотал ему ноздри и вызывал слюну. И это было приятней фруктов, висевших в раме на стене, к тому же изрядно обсиженных мухами.

- Держи... - капитан передал своему помощнику наполненную рассольником тарелку, - неси на свободный стол.

Капитан с помощником поели и пошли обратно. Помощник нес бидон, а капитан две булки хлеба, завёрнутые в газету.

- А это мы кому несём? - спросил помощник, приподнимая в руке бидон.

- Да сидят в подвале двое. Один магазин обворовал в деревне. А другой такое натворил, что и во сне не каждому приснится.

- А что натворил?..

- Да напился, сосунок, года на два тебя постарше. Сначала человека из ружья убил - своего соседа... потом в отца выстрелил.

- За что?..

- Да так, ни за что. Приехала в их деревню бригада армян. Подрядились коровник строить. А этот Ромео местный дружил с какой-то девочкой. А девочка такая же глупая, как и он, похихикала с каким-то молодым армянином. А этот молокосос наш доморощенный взял отцовское ружьё, пока того дома не было, и пошёл разбираться... А сосед, мужик лет тридцати, хороший парень (я его знал), видит молокососа пьяного и с ружьём и идет к нему: «Витька!.. стой... подожди... Куда ты с ружьём?.. Витька, я твой сосед Николай... отдай ружьё». Ну, тот и отдал, прямо в грудь в упор, сразу наповал. Тут, конечно, крик, шум на всю деревню, сказали отцу, который тут же где-то недалеко был, тот бежит к сыну: «Витька, ты что!.. Сынок...». А Витька поднимает ружьё - и в отца. Руку отцу у плеча отстрелил. А мать их в это время в больнице в районе лежала; когда ей сказали, что мужа её с отстрелянной рукой привезли и что сын её наделал, она умерла. Ну а сынок наутро начал головой об стенку биться, вешаться пытался...

- И это все из-за какой-то девчонки?.. - сказал помощник.

- Да при чём здесь девчонка; девчонка, она и есть девчонка. Ей что, только похихикать надо, пококетничать. Может, даже для того, чтобы ты её крепче любил. Пить сосуну не надо было, друг мой Виталька, пить!..

Когда пассажир с товарного поезда, теперь помощник капитана, спустился в подвал вместе с дежурным сержантом кормить арестованных, он увидел того, о ком рассказывал капитан. Парнишка, года на два старше его, тупо глядел в стену. Глаза его то пытались смотреть на людей, то панически бегали...

- Я не буду есть, не кормите меня!.. - выкрикнул он.

- Не хочешь - не ешь. Твое дело. А наше дело выдать тебе порцию, - сказал дежурный сержант, открывая в камере дверь-решётку. Помощник капитана держал в руках алюминиевую миску с рассольником, не зная, что с ней делать, и вопросительно смотрел на сержанта.

- Ставь прямо на пол, - сказал сержант.

Помощник капитана присел на корточки и поставил миску на пол камеры, рядом с миской положил хлеб.

Сидевший в камере повернулся к нему:

- Ты тоже убил?..

- Нет, - ответил помощник капитана.

- А мне говорят, что я убил... Я никого не убивал, правда?..

Пассажир с товарного поезда молчал, не зная, что ответить.

- Я не убивал!.. Я никого не убивал!.. - закричал сидевший в камере и, соскочив, начал биться телом о стену.

- Да... близок локоток... - пробурчал сержант, когда они поднимались из подвала наверх, в дежурку.

- Ну что, посмотрел убийцу? - спросил капитан своего помощника, когда тот вошёл к нему в его участковую комнату.

- Посмотрел. Жалко его...

- Всех жалко... и мать его жалко, и отца, и того парня, которого он в упор саданул, и двоих детей на всю жизнь без отца оставил... Жалко... кого только больше жалеть?.. И как зарубцевать от этих выстрелов раны - непонятно... Видимо, уже никак и никогда, - капитан вздохнул.

- А что ему за это будет?.. - спросил помощник.

- Сначала в психиатрическую больницу свозят. И, если врачи признают вменяемым, будут судить... Только он уже сам себя осудил на всю оставшуюся жизнь. А если есть что за гробом, то и на всю загробную.

- А есть загробная жизнь?.. - с живейшим любопытством спросил мальчишка.

- Для нас, коммунистов, никакой загробной жизни, конечно, нет. Рай надо на земле строить. Для верующих в бога будто бы что-то есть.

- А для вас?.. По-вашему - есть или нет?..

- Я - коммунист. Принимали меня в партию в окопах под Москвой. Помню: собрали нас в блиндаже. Комиссар со штаба приехал. Принимают, спрашивают... Дошла очередь и до меня. А я набрался храбрости и говорю: товарищ комиссар, какой из меня коммунист. Я ни Карла Маркса, ни Фридриха Энгельса, даже Ленина не читал. Не говоря уже о трудах Плеханова... - выразил мысль, как мог, от всех, можно сказать, нас, солдат- окопников.

А комиссар отвечает:

- Не тот коммунист, кто бойко по книгам говорит. А тот настоящий коммунист, кто служит своему народу и ради других людей готов забыть о себе...

- Служить, говорю, готов.

- Ну, вот и хорошо, - отвечает комиссар, - а в остальном, кончится война -подучишься...Так я и стал коммунистом. Идея коммунизма в комиссаровом выражении была всем нам понятна и шла как бы от заповеди: «возлюби ближнего своего...», но только без Бога и всякого там потустороннего и загробного мира.

- Ну а есть всё же загробный мир или нет?.. - не унимался помощник капитана.

- Какой ты прямо, Виталька, торопливый: вынь да положь ему загробный мир. Я там был, что ли... Правда, мать моя до конца жизни верила в тот мир и крестила меня всегда: и когда на войну уходил, и когда вернулся. Слышал на фронте, лежа в госпитале, как один раненый рассказывал, что был он на том свете и уже будто бы с того света видел, как санитарная команда подбирала его тело... И будто бы было ему без тела на том свете хорошо. Но выпроводили его с того света, вернули в изуродованное тело, и он выжил и снова пошёл на фронт. Бился ли он после этого на этом свете за наше отечество так же или уже по-другому - не знаю. Но думаю, может, и не надо человеку знать о загробной жизни для его же земного блага. А то будет жить одной загробной жизнью и работать, чего доброго, перестанет, заморит себя голодом, а то и жить совсем на земле не захочет... Может, ради нашего шевеления, ради земного прогресса и не нужно знать нам о загробной жизни. Ну, а коли есть там что-то, появимся там и узнаем... Но если даже за гробом что-то есть, то тому дураку, что в подвале сидит, от этого будет не легче. Под страшный суд он себя подвел, под страшный... на всю оставшуюся жизнь, в том числе и загробную...

- Но он же не хотел убивать, как преступники. Напился... У нас в селе один мужик, как напьётся, полдеревни перегоняет, пока его не свяжут. А потом он у всех прощения ходит просит и говорит, что ничего не помнил... Может, и этот пацан, когда стрелял, без памяти был и не понимал, что делает?..

- Может, и не помнил, не понимал... Да только теперь, куда бы он ни уходил и где бы ни был, на том или на этом свете, выстрел его за ним...

- И никто не снимет с него выстрел?..

- Боюсь, никто.

- А коммунизм?.. Говорят же, встал на путь коммунизма, на путь исправления... Мне в детдоме сто раз говорили: когда ты встанешь на путь коммунистического исправления. Ну я не встал, а он вдруг встанет. Отсидит в тюрьме, выйдет, работать начнёт, на работе передовиком производства сделается, героем труда, в газетах о нём напечатают, в киножурнале покажут... Искупит он тогда свою вину или не искупит?.. Кто это может знать и сказать: искупил... Коммунизм может?..

- Ну и задурил, брат, ты мне голову. Нет, никакой коммунизм тут человеку, пожалуй, не поможет.

- А Бог?..

- Про Бога - не знаю. А ты лучше скажи, на чем это ты сам-то с пути коммунизма сбился и встать на путь коммунистического исправления не можешь или не хочешь?..

- Да курю я. Через это и все мои беды.

- Ну и бросил бы!..

- А ради чего я должен бросить?

- Чтобы бед не было. Да и для здоровья, дольше проживёшь.

- А зачем мне дольше?.. Мне и до тридцати пяти хватит посмотреть всё.

- Неужели управишься?..

- Управлюсь.

- Не знаю, не знаю. Мне вот уже сорок шесть, а я словно ничего ещё и не видел, не жил, ничего не знаю... И ещё, друг мой Виталька, одно дело, когда ты закурил и на этом сбился с пути коммунизма, тут еще стать на путь исправления можно или идти с коммунизмом рядом. Дойдешь до восемнадцати лет, а там кури, сколько хочешь, твое дело... А вот когда ты убил... такое натворил... тут уж, думаю, обычный путь исправления не подходит, даже путь героя труда, с показом в киножурнале... Все это, думаю, чувства вины того сидевшего в подвале не искупит.

- А что искупит?.. Есть такое, что искупит?..

- Не знаю. Не вижу такого трудового и даже военного подвига, который бы мог искупить смерть матери, увечье родного отца и все от твоих рук и твоей глупой головы.

- Значит, не будет ему прощенья, никогда и нигде?..

- Да откуда я знаю!.. Что ты из меня-то это прощение выколачиваешь, я что, Бог что ли?.. Да, может, он уже через год себя простит и оправдает тем, что он ничего не помнил... Все от души человека зависит.

- А душа от кого?..

- Чёрт его знает. Может, от натуры, от воспитания.

- А натура?..

- Да откуда я знаю!..

- А что лучше оправдать себя или мучиться?..

- Ну и въедливый ты, друг. Лучше жить с чистой совестью.

- Ну вот до выстрела у него была совесть чистая, а выстрелил, и сразу не чистая. А разве может так быть... разве может совесть в долю секунды нечистой стать?..

- Доконал ты меня, - капитан встал. - Пить не надо было ему, вот и всё. И совесть бы была чистая и отец с матерью в здравии. А теперь близок локоть, да не укусишь, ничего назад не вернёшь и впереди не поправишь. Я сейчас ухожу, ты остаёшься за меня в моей участковой комнате, ночевать тоже здесь будешь. В подвал не буду тебя спускать. Ещё успеешь по подвалам насидеться. Вон в углу матрац с подушкой плащом прикрыты. Расстелешь себе на стульях и спи. В ужин тебя дежурный накормит. Убежишь - дружба наша врозь. Да и бежать тебе, думаю, нет смысла. Все равно в зиму куда-то определяться надо.

- Москву бы сначала посмотреть.

- Успеешь ещё, насмотришься Москвы. Зиму лучше проучись. На вот тебе две папиросы, чтобы бычки по углам не стрелял. А то будешь всякую заразу в рот совать. А две папиросы на раза четыре покурить тебе хватит. Помаленьку сбавляй дозу, быстрее на путь коммунизма встанешь, - капитан улыбнулся. - Я тоже: то вроде брошу, то опять начну. Может, через курево и нет таких бед, как у тебя, кури себе на здоровье. Да здоровья-то как раз в этой штуке и не содержится. А я, в отличие от тебя, хотел бы в своей философии и в жизни хотя бы лет до шестидесяти пожить. С внуками на пенсии на бережку посидеть, порыбачить, по грибы походить... А через эту дрянь уже кхыкать начал. Может, бросим вместе, дадим друг другу слово, что больше никогда, где бы кто ни оказался: «в заботах жизни, царской службы и на пирах любви и дружбы, и в тайных пропастях земли...».

- Выкурю сначала две этих папироски, потом посмотрю... - сказал мальчишка, явно не испытывая восторга от предложения капитана, даже в сопровождении гениальных строк гениального поэта.

- Знакомая песня: докурю, а потом брошу, с понедельника... - капитан усмехнулся. - Ну, посмотри, посмотри, а я пошел. Давай, до утра.

- До утра.

Капитан ушёл. Пассажир с товарного поезда остался в комнате участкового оперуполномоченного один. Первым делом он закурил одну из оставленных капитаном папирос, испытывая при этом двойное удовольствие. Первое его удовольствие было от табака - удовольствие давно не курившего человека. Второе удовольствие было от того, что он один и никто ему не мешает. И хотя этот капитан оказался неплохой, но одному было лучше. Выпуская папиросный дым, он думал о себе, о разговоре с капитаном, о том мальчишке, сидящем в подвале. Конечно, тот не хотел никого убивать. Но убил... и мать умерла... «Хорошо, что я один и за меня некому страдать» - подвел он резюме под своими мыслями. Правда, из-за него пострадала та хорошая женщина с девочкой из дома, где он разбил стёкла, Конечно, зря он разбил. Но зачем хозяин закрыл ставни и поступил с ним по-предательски. Нет, он разбил ему не хулигански, а в драке жизни. Да, жизнь - драка. В драке люди горячатся и не осознают, что делают. Не надо начинать драку первым, но драться приходится... Хозяин дома начал первым... «Если бы он не привел милиционера, я был бы сейчас уже далеко...». Капитан оставил его одного, и можно было бежать. Правда, капитан сказал: убежишь - дружба врозь. Но дружба их и так врозь: у капитана своя жизнь, у него своя. Завтра капитан отправит его в город в детприёмник, и всё... дороги их разошлись и дружба тоже. Что убежишь - врозь, что не убежишь - врозь. А вообще дядька неплохой. Если бы директором их детдома был этот капитан, можно было бы и не убегать. А сейчас бежать или не бежать?.. Драка эта жизнь или - дорога, которая всё равно «врозь», то и другое вроде позволяло бежать, не дожидаясь утра... До Москвы было уже совсем не далеко. Поймают, приведут к капитану, посадят в подвал, в камеру, подвала он не боялся, дело было лишь в дружбе...

Когда капитан появился утром в своей участковой комнате, его «помощник» сидел за столом на месте участкового и что-то рисовал карандашом на листе бумаги. Капитан заглянул: «помощник» рисовал коней.

- У тебя неплохо получается, - сказал капитан.

- А я только коней и умею. Люблю коней рисовать. И всегда мне кажется, что я куда-нибудь скачу.

- Куда?

- На какой-нибудь бой... кого-нибудь выручать.

- А я думал, что тебя уже нет - ускакал...

- Решил остаться, будь что будет.

- Ну раз остался, держи, тут пироги моя хозяйка тебе послала. Ставь чайник на плитку и завтракай. Сахар в тумбочке, знаешь... А я пойду к начальнику, заодно и решать твою судьбу. Но судьба твоя такова: если скажешь, откуда сбежал, то вернем по линии дорожной милиции и всё. Если нет, отправим в город в детприёмник. Пусть там решают, что с тобой делать. Подумай, пока я хожу к начальству.

- Ладно, подумаю.

Думал он недолго. Представил, как бесславно возвращают его в детдом, где директор на очередной линейке показывает на него пальцем и говорит: «Посмотрите, вот вам пример, сколько бы вы ни бегали и куда бы ни бегали, все равно вас вернут сюда». Нет. Подтверждать правоту директора ему не хотелось.

Пироги были ещё теплыми и вкусными, с картошкой, с морковкой и с капустой. Он ел их, запивая чаем с колотым сахаром, что лежал в тумбочке, в тарелке. А сверху на тумбочке стояла электроплитка с открытой спиралью, а на ней чайник.

Поев пирогов, он вышел из участковой комнаты и пошел коридором... за поворотом была «дежурка», где всегда сидел кто-то из милиционеров. Он уже чуть не вышел из-за угла, но услышал разговор капитана с кем-то. Говорили о нем...

- Да, давай, Алексеевич, его мне, опущу в подвал, попостится там дня два и расколется. Все скажет, как миленький.

- А может, он и убежал, Серёженька, что его уж больно сильно расколоть в этой жизни старались?..

- Плохо старались...

- Ты бы лучше?..

- Да уж мне бы признался - кто он и откуда?..

- Нет, Сережа, давай не будем сильно стараться. С начальством я поговорил, завтра отвожу его в город.

- Ну, как хочешь, Алексеич. А то, может, магазинчик бы взял в Дулёво?.. Магазинчик-то висит на нас, нераскрытым... Срок ему все равно не дадут: мал ещё. А на нас магазинчик висеть не будет.

- А на нём, значит, клеймо вора повиснет.

- Ну повисит немного, пока, как говорится, суд да дело.

- А вдруг на всю жизнь, Серёжа?.. Вдруг легенда наша и «роль» вора ему понравится: среди пацанов авторитетнее. А всякий «авторитет», как мы с тобой знаем, подтверждать надо. Нет, Серёжа, давай не будем торопить судьбу, особенно не свою.

- Несговорчивый ты, Алексеич, сам же видишь, что и без нас ему туда дорога...

- Но все-таки лучше без нас, во всяком случае, без меня.

- А что ты такой щепетильный?..

- Что щепетильный... Да как тебе объяснить, Сережа, вот этот пацан сказал мне, что его отец умер от ран сразу же после войны и он его даже не помнит. А я, Сережа, пройдя среди тех же ран, среди той же судороги и агонии, рядом с его отцом и другими отцами и ещё даже не отцами, жив остался. И представь, Сережа, как я всю эту безотцовщину, и в частности этого пацана, в воры, значит, благословляю и даже раньше самой его судьбы... Как ты думаешь, каково мне будет стоять перед его отцом и другими отцами и не отцами, даже мысленно?.. Даже мысленно... Тебе-то, Серёжа, стоять не перед кем, только перед начальством, которое само и смешно, и грешно бывает. А мне стоять перед всеми, кто рядом со мною упал и не встал...

- Ну, Алексеич, ты уж слишком серьёзный. И все войной меришь.

- А чем ещё мерить, Сережа. Прежде на Бога мерили, но теперь Бога нет, осталась одна война. От войны до войны, так теперь и будем жить и мерить.

- И чем же я виноват, что я не воевал, как ты?..

- А тебя никто в этом не винит. Я просто хотел, чтобы и ты меня в чем-то понял и меня с моей мерой увидел. Может, ваша мера, мера невоевавших, будет выше и точнее. Хотя я сомневаюсь в этом. Уж хочешь - обижайся, хочешь - нет.

- Да что уж обижаться. Не сошлись немного во взглядах - подумаешь...

- Ну, если не обижаешься, тогда я пошел.

В это время тот, о ком шла между милиционерами речь, вышел из-за угла коридора к дежурной комнате.

- А вот и наш герой, - сказал капитан, - лёгок на помине. Ну, брат, был я у начальства. Повезу тебя завтра в город, в детприемник. Заодно в суд бумаги кое-какие завести надо. Пошли готовиться...

Но прежде чем они ушли, мальчишка рассмотрел того, с кем разговаривал капитан. Милиционер был молодой, высокий с круглым красным лицом, с тремя маленькими звездочками на погонах и смотрел в спину уже отвернувшегося от него капитана с какой- то не то чтобы недоброй, но неприятной усмешкой. И пассажир с товарного почувствовал, что где-то он уже видел такую усмешку: а! хозяин дома, куда он постучал позавчера вечером... Чем-то лицо того хозяина и лицо этого милиционера были похожи, хотя черты разные, но улыбка, выражение... Что-то одинаково насмешливое, высокомерное было в лицах обоих...

Того хозяина пассажир с товарного увидел ещё раз: он появился в милиции перед обедом, зашёл к капитану и начал нюнить, что ему должны заплатить за раму и стекло.

- Пиши заявление. Только что ты с него возьмёшь?..

- Тогда вы заплатите: я же для вас старался, для общества, задержал вам преступника.

- Да врёшь ты всё!.. - отозвался «преступник». - Ты для себя старался, из-за угнанной у тебя «Явы» мстил. Предатель!.. Слово давал...

- Тебе что ли слово?.. Ещё бы перед таким салагой я слово держал.

- Значит, правильно я тебе окна побил.

- Сучок!.. надо было сразу тебя на улицу выкинуть, а я ещё впустил.

- Лучше бы выкинул, чем впускать, а потом предавать.

- Смотри-и... партизан нашёлся. Дам по ушам...

- Ну, хватит вам, - оборвал спорщиков капитан. - Что задержал - спасибо. А насчет преступника - об этом ещё рано. Если настаиваешь на возмещении ущерба преступником - пиши заявление.

- Моё заявление на угнанную «Яву» у вас уже два месяца лежит, да толку... Может, он что про мою «Яву» знает?..

- Да нет, он в этом не замешан.

- Тогда зачем он у нас в Морозово появился?..

- Говорит, искупавшись в яме, уходил дальше от станции...

- Врёт он всё...

- Другой версии пока нет.

- Где ваш начальник: я пойду к нему, пусть мне за стекла заплатят.

- Сходи. Начальник наверху... - капитан кивнул головой.

Хозяин ушел на второй этаж, где был кабинет начальника.

- Вот видишь, ты уже преступник.

- Я ничего у него не украл.

- Неустановленная личность всегда находится под подозрением. Если пожелаешь проясниться и вернуться обратно, откуда ушёл, время до завтра у нас ещё есть, думай. А я схожу тут в одно место, - капитан оделся и вышел. Мальчишка стоял у окна. Назад - в тот же детдом, к тому же директору, подтверждать его правоту, что всех убежавших возвращают обратно. Вперед - в город, в детприемник, в другую жизнь. Нет, подтверждать правоту директора он точно не будет...