Кто от жажды в пути не страдал, кто не полз по пескам, изнывая, тот, кто Бога в пустыне не звал, тот ни смерти, ни жизни не знает.

Пески. Дымится кожа. Хоть
бы капля влаги, капля пота!..
Рот пересох, в песке - весь пот,
и мысль о родине - как рвота.
"Пить! Пить, отец! У той горы
нам дай воды, спаси нас, старец!
Не то... Не то, как упыри
твоею кровью упиваясь,
пойдем мы дальше без тебя,
и пусть нас Яхве покарает,
но, Бога нашего любя,
не знали мы, что нету края
страданьям нашим! Моисей,
не ты ль нас вывел из Египта?
Не ты ль нас родиной своей
прельщал? Воды! Не то погиб ты!"
И изможденные мужи
к вождю сурово подступили...

А он молчал. Он Богом жил,
его уста молитвы пили.
"О Яхве, я Твой бедный раб,
не за себя - за братьев в страхе.
Пошли мне смерть - я стар и слаб,
но мой народ спаси, о Яхве!"

"Отец! Отец! Молись скорей!
Смотри, как матери и жены,
подобно листьям в октябре,
валятся наземь!.. Наши стоны
услышь, Господь! Низвергни дождь!
Не предавай рабов проклятью!..
А ты умрешь, жестокий вождь!.."

И грянул гром.

"Вот Яхве, братья! -
сказал пророк. -
Он сыновей
своих в несчастье не покинул".

И поднял посох Моисей,
и из скалы источник хлынул.

На мотив "Песни Песней"

Блуждаю меж лилий...

Мой дух смятен прикосновеньем.
О чем смеются дружки за стеной?
Ты - как пустыня, если - надо мной...
В цепи моей раскованы все звенья.
Зачем же плачут девушки весной?
Ты - как родник в пустыне... подо мной.

О смертный час, оплаченный блужданьем
   в пустынях слов и стонов, дней и лет,
     о смерть меж лилий - выше счастья нет.
И твой поэт - избранник мирозданья,
   в единый миг - оплата стольких лет,
     и смерть меж лилий - выше счастья нет!

Иуда

Как часто тешимся мы тем, что
нам не хватает знаний, сил,
и молим Бога безутешно,
чтоб нам он, бедным, подсобил.
Но недокланявшись до чуда,
недостучавшись никого,
мы замечаем вдруг Иуду,
и нам бы плюнуть на него...

Ан нет. К нему за утешеньем,
как свату сват, как брату брат,
несем мы наши прегрешеньем
тела набитые до пят.
И нас Иуда утешает,
Иуда - идол и холуй,
и собеседник принимает
Иудин вечный поцелуй.
Налобызавшися, мы свищем:
- Иуда вновь смутил умы!
И виноватых в этом ищем,
хоть виноваты только мы.

Иуду, правда, порицали
за лицемерие его...
Но сколько мы в Христа плевали!
А он не предал никого.

Не ты ли сам от страха пьяный
плевал на слабую свечу:
мол, что ж, Христос не по карману,
зато Иуда по плечу.
Не поддавайся же обману,
встань пред собой лицом к лицу:
кому Иуда по карману,
тому Христос не по плечу!

Богоискательство - химера.
Да убоишься западни,
и если в Бога ищешь веры,
сперва Иуду ты распни!

Преодолей свои искусы,
забудь про нимб и ореол,
и не ищи в себе Иисуса,
пока Иуду не нашел.

***
Когда камнями били Павла,
когда последний вшивый пес
в его крови безвинной плавал,
он звал тебя, Исус Христос.

Душой отбитой, точно печень,
в ночную жуть вколочен, врос,
не как звезду, как просто свечку,
зову во тьме: Исус Христос!
И на закате и восходе
я вижу тень над головой.
То он идет, то он проходит,
но мимо, мимо путь его.

Распятый

Пилат

Расщеплены кости. Раздроблены ноги.
И солнце сияет, сознанье слепя.
О как позабыть мне слова его, боги?
О как мне поверить, распятый, в тебя?

Схимник

Рассудок мой вопит на плахе.
Сознанье корчится в огне.
И Крест в чудовищном размахе
с Распятым движется ко мне.

Крестный ход

Белая... длинная в гору дорогу...
Солнце... и солнце... и пыль за спиной...
Если и вправду я выдумал Бога
в сердце моем?.. Все равно... Все равно!..

Благовест

Маленькая церковь затерялась
в новостройках.
Голуби ее
к нашему окну обедать прилетают,
ужинать летят обратно.
Огибают
цирк -
и на церковный двор садятся.
Кто о нашей церкви знает?
Бабушки мои -
ее стада,
да еще соседские девчонки,
те, что каждый вечер в цирк бегут:
ну и что ж, что старая программа!

Церковь куполами не пылает.
Церковь жарким солнцем не горит.
Свергнута былая диктатура.
Библию мы больше не читаем,
заменил ее нам Лев Таксиль.
..............................................
Я стоял и слушал:
начиналась
ранняя весна.
Вставало солнце.
Ветви, крыши, окна заливались
песней красок...
Городская тишь.
Воскресенье.
Утро.
Радость жизни.

Слева
из-за цирка
чистый голос,
голос колокола начал:
"Ля-а!.."
Распахнулось на груди пальто.
Новый звук,
и выше,
выше,
выше...
И уже бегут ручьи,
врезаясь
в снег,
как нож взрезает белый хлеб,
набухают почки,
лед ломает
молодая синяя река.

И звенят, звенят колокола!

Никогда не пробовавший голос,
я пою.
Сознаньем,
подсознаньем,
мыслями и сердцем,
кровью,
ртом -
я пою!
Вы слышите -
пою!
.........................................
Где-то через месяц, может, больше,
перед летом, позднею весной,
я зашел в церковную ограду
и слепому гривенник подал.
Жалок был старик и молчалив.
Обошел я церковь,
на иконы
поглядел...
Увы, молчала церковь.

Что ж ты, храм, ведь я к тебе пришел!

Ветер пошевеливался в кронах,
молодой мужчина возносился,
в пустоту уставился слепец,
колокол висел над головою
и молчал,
чирикал воробей,
голуби урчали
да метлою
сторож подымал на воздух пыль...

Или эта песнь неповторима.
или просто молодость прошла?..
Благовест еще не раз я слушал,
но не повторялось наважденье.
                              (1980)

***
Жив на свете рыцарь бедный,
зря вы думаете: жил.
Пусть не раз он в час победный
буйну голову сложил,

пусть не раз коня терял он,
или гибель от коня
принимал он, под забралом
верность мужеству храня.

Пусть не ведал он покоя,
да и что ему покой,
если создан лишь для боя
он всевышнею рукой.

"Но зачем воспоминанья, -
думал он, - даны ему
в мире боли и страданья,
в пепелище и дыму?

Что за память о далекой
сердцу милой доброте?"
И чертил он, одинокий,
кровью буквы на щите.

Только чьи б инициалы
на щите он ни чертал -
две звезды ему мерцали
из небес в лесной прогал.

Звезды смерти и разлуки
вечной с собственной душой.
Две звезды... Тянул он руки
то к одной, а то к другой.

Горьким стоном не тревожил
лес ни в снах, ни наяву,
и коня он не треножил,
и ложился на траву.

и забыться не старался,
и не разжигал огня,
лишь чему-то усмехался,
слыша ржание коня,

то ли зелень, то ль кобылу
углядевшего в ночи.
"Жизнь зовет тебя, мой милый, -
думал рыцарь, - что ж, скачи!

Кем еще на свете этом
бескорыстно я любим?"
Гасли звезды пред рассветом.
Конь его стоял пред ним.

И опять они пускались
в бесконечный путь вдвоем,
и скитались, и сражались,
погибали, забывались,
истлевали под быльем.

И однажды появлялись
в дымке на лесной черте.
Только буквы и менялись
на заржавленном щите.

А они - все те же двое:
конь послушный без узды,
да не знающий покоя
рыцарь в поисках беды.
А над ними - две звезды.

У порога

- Кто там?
      - Поэт!
           - таких не знаю!
- Душа в крылах и неземная.
- Так это ангел. Не открою!
- Я гол и голоден, впустите,
я - существо вполне земное...
- Тут не ночлежка, уходите!
- Я лягу на пол у порога.
- У моего спросите дога...
- Я был влюблен!..
           - Мне что за дело?
- Я брошен музой...
           - Вносим ясность:
она вас, видно, и раздела.
- Я так несчастен!
           - Это частность
. - Бессмертен я.
           - Идите к Богу!
- Снег на дворе...
           - Читайте йогу.
- Я болен.
           - Я вам не аптека.
- Да пожалейте ж человека!
Я грешен...
           - Здесь не преисподня.
- Я одинок.
           - Я вам не сводня.
- Я ранен.
           - Это не больница.
- Продрог...
           - И то - южнее Ницца.
- Мне тошно!
           - Пальцы в глотку суньте.
- Мне гадко!
           - Вспомните про фаллус.
- Вы - дьявол!
           - Угадали, сплюньте!
- Мне скучно, бес!
           - Что делать, Фауст?.. -

В Исаакиевском соборе

За гидом резвым - от макета
к колонне:
- Гляньте в потолок.
Паркет из мрамора. Паркету
две сотни лет, два века ног.
Брюллов на куполе: налево -
Господь отца нам всем творит,
направо - вновь Адам. И Евой
Адаму дьявол говорит...
Пожалте дальше. В этой части
мир поклоняется Христу.
Здесь бьют его. Пилат причастен.
Вот снова дьявол на посту.
Евангелисты... Побыстрее,
товарищи, вы не одни!..
Алтарь. Он был еще пестрее
до разрушительной войны.
Все временно. И мрамор тоже.
Вот - до того, вот - после как...
Однако - к центру. Расположен
естествознания здесь знак.
Не верим мы в созданье божье,
ушла наука далеко.
Всё сможем, сложим, перемножим -
нагляден маятник Фуко...
На этом - всё... И вам спасибо...

И ты свободен - оглядись.
Что ж, здесь действительно красиво,
хоть гида требовать на бис.
От пола в купол - позолота,
решетка четкая окон,
мозаик пестрая пехота,
а выше - конница икон...
Народ - рекой в разливе, в устье!..
А зелень бронзовых фигур!..
А Монферран, застывший в бюсте,
довольный, словно самодур!..

О, Господи! Что ж мы творили!
Что вытворяем без стыда!
Мы здесь колени преклонили?
Мы к очищенью шли сюда?..

И задыхаешься, как в склепе,
хоть всё возносится, горит!..
Храм - маскарад великолепья.
Смертельно хочется курить!..
                  (1978)

Ещё о маленьком человеке

Обваливались скалы. В землю били,
вгрызались в почву корни деревьев и травы...
То горевал Орфей об Эвридике,
то струны у кифары срывал его аккорд.

"Божественная песнь!" - решили олимпийцы
за праздничным столом.
"Божественная песнь!" -
всё повторял Юпитер, Юнону обнимая
и пожирая взглядом
Венерино бедро.

Андромеда за свадебным столом

У Горгоны чело черно,
у Персея еще страшнее.
В море гадина каменеет.
Черный ангел над всеми реет.
Дева в путах у скал слабеет.
Всё пред нею, бледной, темно...

Пир победы! Густеет вино.
Как в бою, сатанеют персеи.
За столом невеста бледнеет.
Парки крутят веретено.

Колчан Артемиды

Какая мучит вас обида,
пленительная Артемида?
Неужто дева жаждет крови?
Она молчит и хмурит брови,
и не признается ни в чем.

А в сердце девы страсти скрыты:
быть краше пенной Афродиты -
и век таскаться с колчаном!

Явление Диониса

Пифийские игры! Кипящее море!
Вопящей толпы перекрученный смерч:
- В безумстве, в пороке, в хмелю и в позоре
приемлем и жаждем от стрел твоих смерть!..
Но прежде чем в гибельном скорчиться спазме,
мы в пляске безумной -
приветствуй же нас! -
в едином священном забьемся оргазме,
вопя и клубясь, потечем на Парнас,
где ты - прорицатель, поэт и целитель -
беседуешь с музами, славой лучась...
О, светлый убийца,
о, судеб вершитель,
сойди, Аполлон, поприветствуй же нас!

И толпы падут пред горой на колени,
и с воплем козлиные шкуры сорвут,
и, очи горе закатив в исступленье,
к нему - стреловержцу - ладони прострут:
- Яви нам, бессмертный, лицо человека!..

Час пробил, глупцы,
и Олимп услыхал:
шатаясь, как пьяный, скривясь, что калека,
безумный Дионис пред ними предстал.

Встреча

По-над морем, огнем залитым,
я лечу за руном золотым.

Он встает на волне, мой "Арго",
паруса выгибая дугой.

Он на солнце сияет серьгой,
хлещут волны в форштевень крутой.

Зорок взгляд мой и руки крепки,
верен курс мой и весла легки!

Пусть еще далеки берега -
снятся мне заливные луга,

где пасутся, срывая чабрец,
золотые отары овец.

Завладею поспешно одной,
шелковистой, младой, золотой!

О, наяды, богини морей!
О, волна голубая, скорей!
...........................................

Вот "Арго" у чужих берегов...
Я забыл про руно и "Арго",

я забыл и друзей, и родню,
и мечту золотую свою.

Прыгнул с борта, не чувствуя ног:
там, где в травы уходит песок

златовласая дева идет
и овец белоснежных пасет!..

Время трагедии

Распаляя хмельное веселье,
устремляя толпу на Парнас,
в козьей шкуре, усыпанной хмелем,
о театр, твоя песнь родилась.

Эти дикие вопли и визги
в бочках с пенным вином повлекли
по торговым путям корабли,
и соленые синие брызги
по форштевням, как слезы, текли.

Бог ли, гений ли создал кулисы -
равнодушное время молчит.
Но однажды в хмелю дионисий
голос Федры воззвал: "Еврипид!"

А столетья спустя из тумана,
разряжая страстями эфир,
на помост горбуна и тирана
бросил новый твой гений - Шекспир.

Знал ли бог, что узрит воскресенье
на плебейской расхристанной сцене,
посреди полусгнивших лесин?..
О, театр, неизбывное пенье
виноградного бога Афин!..

Сонет Шекспира

Ее глаза - что с солнцем их равнять?
И рот как рот. Коралл его краснее.
Цвет кожи смугл. Плечам не стоит лгать -
не то что снега - сумерек темнее.

Как проволока, волос у нее,
и розы на щеках не ночевали,
и музыкой, когда она поет,
я эту песню назову едва ли.

Нет меда ни в дыханье, ни в речах.
Походка? Что ж, Дианы не встречал я...
Уверенность любовницы в шагах,
и этим я ничуть не опечален!

Она не хуже тех, бьюсь об заклад,
кому в метафорах ходячих лживо льстят!

Из Катулла

1
Эй, пацан, вина живей!
Погоди, не разбавляй-ка,
чтобы все мы, как хозяйка,
полегли вина пьяней!
Воду на пол выливай!
К пердунам ее убогим!
Да живей, коротконогий,
здесь бардак, не забывай!

2
Клянусь, ни медного гроша
за все ворчливе попреки
святош не дам! Жизнь хороша!
Жаль, что быстры ее потоки...
Так будем, девочка, любить,
покуда солнце не померкнет
и ночь не спустится - закрыть
нам остывающие веки.
Целуй меня сто тысяч раз,
теряя счет и обновляя,
чтоб зависть злобная людская
с тобой не сглазила бы нас!

3
Какую женщину любили,
подобно Лесбии моей?
Кому так ревностно служили?
Кто был бы ей меня верней?

4
Давай, во всех грехах кляня,
в грязи вываливай меня -
твой благоверный будет рад,
не заподозрит, что рогат,
что не любила бы - молчала,
забыла, поминать не стала,
что лишь ревнуя - так бранят.

5
Лесбия, Катулл дошел до ручки!
Я об уважении скорблю.
Продолжай свои, подруга, штучки -
может, излечусь - и разлюблю.

6
Люблю? Ненавижу? Откуда я знаю!
Всё вместе, наверное, вот и страдаю!

7
Забудь о ней! Забудь, Катулл,
прогулки, прихоти, наряды,
блудливо-девственные взгляды,
и вдохновенья мерный гул.

Забудь, Катулл, забудь о ней,
о платьях, лентах, о перчатках
и о губах змеино-сладких,
о нежном трепете грудей!

Забудь, Катулл, о ней, забудь!
Забудь, как целовала руки,
изображая страсть и муки,
когда отправился ты в путь,

и тут же кинулась в загул
она с твоими же друзьями,
глумясь бесстыдно над стихами...
Забудь! Забудь ее, Катулл!

8
Друг! Эта женщина, милая, вздорная,
та, что Катулл больше жизни любил,
друг, эта женщина - блядь подзаборная,
с каждым готовая, лишь бы платил!

Из Адамо

Я пью за день любви!
Мы встретились в двенадцать.
Нам волосы твои
мешали целоваться.

Я пью за наготу
поспешную по-детски,
за шоколад во рту...
Ты села по-турецки

ко мне на грудь, смеясь,
и изо рта кормила...
Пью за судьбу, чтоб связь
преступную продлила,

чтоб вместе умереть,
в объятиях истаяв...
Просила обогреть
ступни, губам подставив.

Кинжалом солнце в щель
меж штор рвалось упруго,
и все сильнее хмель
нас прижимал друг к другу.

Я пью за день любви,
в который дождь не плакал,
и за уста твои,
что мой горящий факел

в божественный фонтан
волшебно превращали,
я пью за тот стакан,
что мы в постель не взяли,

за белую бутыль,
что в горло целовали,
когда короткий штиль
с трудом пережидали.

Я пью за день любви,
пью, чтоб не разрыдаться,
за млечные твои
всего лишь восемнадцать!..

За день, что просверкнул,
как метеоров ворох,
и все перечеркнул
мои почти что сорок.

Времена года
(из Вивальди)

I. Весна

Весна приближается в мареве гулком
высоким и праздничным пеньем ветров
и тонким, звенящим по всем переулкам,
безудержным дискантом рыжих ручьев,
и рокотом первым и пробным над лесом,
и вширь разрастаясь и ввысь, как хорал,
дождем заслонит горизонт, как навесом,
но миг - и на север, и - за перевал.
И - соло виолы в оркестре небесном,
и - вечер. Пастух головою припал
к осине, с ним псина в объятии тесном,
и - тишь. Лишь листвы серебристой вокал,
да пляски беззвучные нимф золотых,
да взгляд из потемок сатира на них.

II. Лето

Солнце жжет, томит, пылает,
мучит лес, и люд, и скот,
и в лесу, как заводная,
в барабан кукушка бьет.

И ничто не шелохнется...
Духота и зной. Парит.
К пастуху собака жмется, -
скоро гром заговорит,
бурей, градом высь прорвется...
И покуда не гремит,
торопливо реку овцы
переходят. Гнус язвит...

От испуга нет молитв:
гром грохочет, огнь слепит!

III. Осень

Привет тебе, дарующая злак
и вольные вакхические игры,
аж до утра веселый кавардак,
и сны до полдня там, где нас застигли.

Уже не манит зной уйти в тенек,
спасибо, осень, будь благословенна
за то, что спит крестьянин там, где лег.
Ему теперь и море по колено.

Не солнце будит нас, но звонкий рог,
да треск петард охоты оглашенной.
Охота! В удовольствие, не впрок!
Как с гор поток - ревущий, вдохновенный.
Вот загнан зверь, замучен, наземь сбит,
и смерть его в глаза ему глядит.

IV. Зима

Ветром гонимы, в плащах запорошенных,
мы отбиваем чечетку зубами.
Кровь замирает в ладонях скукоженных,
ноги, ей богу, торопятся сами
в дом, к очагу, где часами, сощурившись,
долго сидим, за огнем наблюдая,
а за окошками, тяжко нахмурившись,
стынут и вечность и полночь седая.
А на дворе - гололед, и, ссутулившись,
люди неловко и робко ступают,
ветры, за лето не набедокурившись,
в спины несчастных жестоко толкают,
дико и злобно в трубе завывая,
зиму людскою бедой забавляя.

Размышление у ручья
(из Сент-Бёва)

Легко от любопытных скрыться - удобней места не найти
для жаждущего утопиться - лишь стоит раз сюда прийти.
Одежду спрятав под березой, как для купанья, не спеша,
попробовать ногой серьезно: не холодна ли, хороша?
И поглядеть, как солнце тонет, с деревьев падая в нее,
затем озябнуть и, ладонью охлопавши бедро свое,
расстаться с духом, кончить праздник, и - головою вниз скорей!
Об этом я мечтаю часто, когда решаюсь умереть.

Я жил и верил одиноко. один был счастлив и страдал.
Так и умру - на дне, глубоко и тайно, чтоб никто не знал.
Без шума, крика и соседей - толпы собравшихся зевак,
исчезну жаворонком, бесследно пред смертью спрятавшимся в злак.
Умру соловушкой отпетым, как эхо тая в холодах...

А через год вот так же летом пастух увидит на волнах,
или охотничья собака завоет сдуру, чуя смерть,
луна пустым холодным зраком прольет на труп белесый свет.
Охотник бросится в деревню вослед за быстроногим псом,
а утром (еще солнце дремлет) здесь будут пятеро с багром.
Они за волосы притянут неузнаваемый мой труп
(песком забитые останки ноздрей, ушей, и глаз, и губ),
потом, поругиваясь тупо, посовещаются, как быть,
и наконец частями труп мой на тачку порешат сложить.
На кладбище их заколотят в такой же ветхий грязный гроб,
потом три раза обольет их святой водой брезгливый поп,
ну а потом могильщик пьяный их кинет в яму у куста,
где упокоюсь, безымянный, без деревянного креста.

Из Мопассана

Бегущий пенный след за черною кормой,
случайный стебелек над голою скалой,
тень птичьего крыла над берегом песчаным,
напрасный в бурю крик далёко за причалом,
метеорит, пронзивший рядом высь...
Существованье - миг. И нет тебя. Молись!

Свидание с Данте

1. Встреча

- Как поживаешь, муза, капризный ночной божок?
С полгода мы не встречались, что ж мрачен лукавый взгляд?
Куда, к кому из собратьев стопы свои направляешь?

- В Равенну, туда, где Данте в первый вступает круг!..

2. Улыбка Беатриче

Обернитесь, донна в шали черной,
на закат,
улыбнитесь в этот непокорный
и упорный взгляд,
что шутя бы мог замучить снами
донну, тени под ее глазами
бросить, желтизну лицу придать...
Но как бы впервые благодать
видит этих улочек мощеных,
кипарисов и олив зеленых,
невесомость стройную церквей
и под солнцем белых голубей.
....................................................
Я предвижу вечное изгнанье
и неразделенную любовь,
и с безмолвным спутником блужданье
меж подземных дьявольских костров...

И пока еще мое обличье
инфернальности не обрело,
улыбнитесь Данту, Беатриче,
по-девичьи чисто и светло.

3. Катастрофа

Пей! Идет пора утрат.
Источает воздух яд.
Режет небо листопад,

высыхают реки,
                Рвы
изнывают без травы.
Слышишь:
           в роще крик совы...

Скоро сгинут города,
с гор нахлынут холода,
превратится в лед вода.

Черным кутай зеркала.
Пей! Она уже пришла.
Слышишь: бьют колокола!

Жги тома и терема.
Пей, чтоб не сойти с ума -
под окном твоим - чума.

4. Смерть поэта

Отпусти меня, тень.
           Не любви и сонетам
я последние дни отдаю.
Не по летам влюбляться.
           Пред горним рассветом
я последним усильем встаю.
Я сказал все, что мог.
           Охромела терцина.
Прозой Господу провозглашу,
что прошу не бессмертия
           и не за сына...
Он поймет:
      за отчизну прошу!

5. Завещание Данте

Флоренция!
      Не для тебя ль дерзал?
Но и досель твои закрыты двери.
Сюда, сограждане!
           Огнь отпылал.
Дант не заступится.
           Судите Алигьери.

Сны о Петрарке

1. Имя

Есть в мире гимнов и стихов
незабываемое имя.
Оно за долгих семь веков
не затерялось меж другими.
Поэт, о ком не скажешь был,
он жив в любви, надежде, вере...

Кто безответно не любил?
Кто не продолжил "Канцоньере"?

2.

Я знаю: есть такие, что без слез
глядят на солнце прямо. Есть, я знаю,
другие. Эти утром засыпают
и видят мир лишь в освещенье звезд.
Еще есть третьи. Эти в полные рост
кидаются в огонь, испепеляют
себя. И к ним я причисляю
мою судьбу, из мира детских грез
меня швырнувшую когда-то прямо в пламя,
в любовь, навеки ставшую огнем.
Так и живу, безумец, с давних пор,
бросаясь ежедневно в тот костер,
мечтая еженощно лишь о нем,
и одному ему служа стихами.

3.

И год, и день тот будь благословен,
когда рабом навеки в исступленье
упал я пред тобою на колени,
и не встаю доныне я с колен.

Дитя-стрелок мне подарил взамен
свободы чувств такое поклоненье,
что каждое мое стихотворенье
благословляет чудный этот плен.

Благодарю судьбу за краткий миг,
за мимолетный взгляд, за озаренье,
за путь прямой в сплошном столпотворенье
людей и лет, за каждый день и стих,
где ты одна - и счастье, и мученье,
и никогда не будет в нем других!

4

С ветвей струился дождь
цветов к ней на колени,
и светлый нимб сидящую скрывал.
Святой не назовешь
жемчужное виденье,
но вкруг чела ее витал цветов овал.

Еще цветок упал,
и в косах золотых
нашел приют, еще,
еще, как дождь вдоль щек -
к земле... В пути один летун затих,
и, замерев без слов,
казалось, прошептал: "Тут царствует любовь!.."

5. Отступление

Умри Франческо первым, и Лауре,
я думаю (прости меня, поэт!),
ничто не омрачило бы лазури
небесной, не погас бы яркий свет
в ее окне, и так же об Амуре
одну из нескончаемых бесед
в кругу своих соседок - старых фурий -
она вела бы и на склоне лет,
читая им балладу иль сонет
из неоконченного "Канцоньере",
велела б слугам запирать все двери
от сквозняков, и, как святой завет,
супруга, что скончался от холеры,
товаркам выносила бы портрет.

6. Перчатка Лауры

Супруг ей руки целовал,
и, без сомненья, ежедневно,
притом охотился и спал,
обедал, пил и фехтовал,
на челядь брови хмурил гневно.
Она молилась в церкви древней,
под лютню пела, в танце шла,
писала письма и ждала
ответа из родной деревни,
где вся семья ее жила...

Но как обыденно и странно
звучат слова, что повторял
я еженощно, неустанно,
всю жизнь, пока он ел, и спал,
и на охоту уезжал,
пока она молилась сладко...
Всю ночь, пока забрезжит свет,
я перекраивал сонет,
я целовал ее перчатку
стократно чаще, чем спьяна
он руки ей (иль сполупьяна)...

Перчатка эта - вот она,
та, что близ церкви у фонтана
оставила его жена.

7. Сон Лауры

Пусть говорят иные хмуро:
"В прекрасном теле сердца нет!.."
Ты невиновна, спи, Лаура, -
благословил твой сон поэт.

Пока ты спишь, звезда ночная
взойдет над вечной синевой,
и станет музыка земная
поэту мукой неземной.

И эту музыку и муку
подхватит ветер на крыла,
и по всему земному кругу
пробьют с утра колокола!..

Спи, дева. В книге мирозданья
твоя давно известна роль:
в ответ создателю созданье
вовек приносит только боль.

Но он простит - и пред судьбою
твоей вины, Лаура, нет.
Ты не любила. Бог с тобою.
Он за двоих любил, поэт.

8. Оправдание Лауры

О как она негодовала,
когда шутты на площадях,
или партнеры в волнах бала
вдруг вспоминали о стихах!

И сразу муж ее надменный,
весьма влиятельный сеньор,
мертвел под шепоток мгновенный
и съеживался, словно вор...

Но пели нищие жонглеры
о красоте ее в стихах,
им вторили озера, горы
и звезды в горних небесах,

и окрыленный звонкий ветер,
и колокол предгрозовой -
всё говорило о поэте
и о возлюбленной его.

9. Виденье

Птицы у тебя с руки клюют,
с золотой и узенькой ладошки...
Ты ли это? Как тебя зовут?..
       Но в ответ, смеясь, звенят сережки.

Развевает ветер золото кудрей,
мраморное ушко выпустив из плена
. Глаз твоих бездонных не найти светлей!..
       И в ответ на море закипает пена.

И под облаками бьют колокола,
черные лошадки тащатся понуро.
       - Эй, кого хоронят? Кем она была?
         И в раскатах грома слышится "ЛАУРА!"

10.

На небесах царило ликованье.
Святые, позабыв свои дела,
со всех сторон спешили на свиданье
с тобой, Лаура. "Столь чиста, светла,
откуда ты, небесное созданье?
Да полно, на земле ль она жила?.."
Так рай тебе дарил свои признанья
в тот страшный день, когда ты умерла.

Все чаще слышу я: ты плачешь, ты зовешь,
ты ждешь меня, любимая, живая...
Проснусь - и понимаю: это ложь,
и к Господу о смерти я взываю,
не в силах против правды восставать,
не в силах больше жить и чуда ждать.

11.

Короче лета в северной стране,
не дольше летней ночи было счастье.
И снова - холод, пустота, ненастье
и одиночество - вдвойне.

Остались только рифмы нынче мне,
не наделенному иною властью,
бессильному перед слепою пастью
могилы, что захлопнулась над ней.

Живу, и лгу, и рвусь в слепой тщете
к той, что уже не встанет и не будет,
и не ответит никаким словам.

А этот стих в кричащей немоте,
каким бы ни был, мертвой не разбудит
и солнца не вернет ее глазам.

12. Портрет

Крепка стеклянная стена.
Вся сквозь нее ты мне видна.
Но между нами та стена
с утра и до темна.

В полдневных солнечных лучах
вся - до царапинки кольца,
морщинки платья и лица,
до локона в губах, -
ты предо мною за стеной,
но вечен твой покой.

И по утрам и вечерам
тебе и за тебя
молюсь всевышним небесам,
над рифмами корпя.
Быть может, слышишь ты меня
в том мире за стеной?

Молчит проклятая стена,
как смерть передо мной.

И мир меняют времена,
лишь неизменна ты одна,
и неизменна та стена,
стеклянная стена.

13. Завещание Петрарки

Я умер в комнате пустой,
не дописав строки.
Сиял луч солнца золотой
на зеркале реки.
Я говорил, как прежде, с той,
Кому сплетал венки,
устав, прилег виском на стол,
на чистые листки.

Я вам оставил всё, чем жил.
Что мог я взять с собой?
Стихи, которые сложил?
Иль воздух голубой?
Портрет виденья моего?

Я не имел его.

14. Поэт. Послесловие.
Не то что числам - счет годам теряю,
седой, как безотрадная зима.
Но каждый раз - как не сойти с ума,
как не ослепнуть, не упасть - не знаю,
когда тебя на улице встречаю,
тебя, которой - все мои тома;
что горшее из зол - чума, тюрьма
в сравненьи с тем, как сам себя пытаю,
и пытке этой каждодневной рад!..

Пусть прожил зря игрушкой злобных фурий,
пусть мой корабль разбило в щепки бурей,
пусть мог прожить счастливей во сто крат, -
судьба моя - награда из наград!

Судьба поэта - песня о Лауре.

Круг

Из пены морской возникала Киприда,
и солнце сияло в ее волосах...
Но рушились Трои; терялись из вида
жестокие Сциллы и злые Харибды,
Эллады и звезды скрывались в волнах.

Герои старели, красавицы сохли,
и боги дряхлели за давностью лет,
и новые в волнах вставали эпохи,
и новые гибли герои и боги,
и новые звезды сходили на нет.

Моря закипали, вулканы взрывались,
и луны срывались с привычных орбит;
во мгле волдырями светила взрывались,
и в землю зубами народы вгрызались,
осознавая, что им предстоит!
..........................................................
И вновь повторяются дни сотворенья,
и времени звенья смыкаются в цепь,
умиротворяются землетрясенья,
народы находят места расселенья,
и скот возвращается в отчую степь.

Родятся Зевесы, Гомеры, Сократы,
и новой культуры неведомый плод
является миру, и вновь, как когда-то,
в сиянье восхода, в преддверье заката
прекрасная дева выходит из вод.