Знакомство по списку

В домике для занятий средняя группа ожидала новую воспитательницу. И, когда Колонок, то и дело подбегавший к заиндевелому окну, где он языком и дыханием отогрел "глазок", крикнул: "Идет!" - в группе началось оживление. Ваганька пнул под зад Шплинта и с самым серьезным видом стал рыться в задачнике. Д.Т. - Данилов Толя - заулюлюкал, Шплинт подозрительно посмотрел на него и отвесил подзатыльник, среди мальчишек на свободном от столов месте завязалась борьба.

В свалке, кроме девчонок, не участвовали трое. Староста группы, Витя Казанцев, сильно волновался, ожидая новую воспитательницу, он то и дело проводил руками по белесым волосам, гладко зачесанным назад; обнаружив не застегнутую на рукаве пуговицу, торопливо застегнул ее и сидел с таким выражением на лице, по которому было ясно, что он ребят осуждает и в их безобразиях не участвует. Не участвовал в свалке и Ваганька. Спровоцировав ее, он теперь весело подбадривал то одного, то другого. Третьим был мальчишка, сидевший в самом углу за последним столом. Он сидел, отвалившись спиной к стене, и улыбка некоторого превосходства или старшинства блуждала на его тонких, чуть искривившихся губах. За упрямый нрав и взгляд исподлобья воспитатели часто называли его "волчонком".

Шесть лет назад "волчонок" - по метрикам Дмитрий Андреевич Уразай - семи лет отроду был привезен в этот детдом из соседнего села. Малыш забился за печку, и, когда его спрашивали, чего он туда залез, он отвечал: "Жду маму"... Но мама так и не пришла за ним, зато пришли тети, которые назвались воспитательницами, они сказали ему, что он теперь член детского дома и обязан подчиняться общему порядку. Воспитательницы вытащили малыша из-за печки, поставили в общий строй и долго распекали вместе со всеми за то, что в этом строю кто-то что-то натворил.

Без души принял маленький Уразай общий порядок, а строй он прямо невзлюбил, и часто потом во время построений его находили под кроватями или он прятался в уборной, делая вид, что мучается животом - все это доставляло ему гораздо больше неприятностей, чем отстоять со всеми, но мальчишка упорно не хотел в строй.

Заскрипела и хлопнула схваченная морозом дверь, шаги по коридору - и новая воспитательница вошла в комнату.

- Атас!..- крикнул Ваганька. Возбужденные пацаны, с любопытством рассматривая новенькую, стали занимать места за столами, стоящими в три ряда: один ряд занимали девчонки, два - мальчишки.

Воспитательница прошла к столу, предназначенному для воспитателя, положила на него синюю школьную тетрадку, разделась, повесив пальто на общую вешалку, прибитую к стене, накинула на плечи шаль и, дождавшись относительной тишины, сказала:

- Я назначена воспитателем в вашу группу. Зовут меня Евгения Ивановна, фамилия моя Терехова, - она сделала паузу и продолжала, - с вами я познакомлюсь сначала по списку. Воспитательница открыла синюю тетрадку и стала называть фамилии. Воспитанники вставали и говорили: "я" или "здесь" - так было всегда.

Знакомство по списку закончилось, и новенькая спросила, есть ли у кого к ней вопросы.

- Вы замужем?..- спросил мальчишка с огромной головой, и глаза его нахально вильнули от взгляда воспитательницы.

"Это Толстенко, голова как глыба и глаза навыкат..."

- Сколько вам лет?..

"А у этого, кажется, фамилия какого-то зверька, - она заглянула в тетрадку, - Колонок, явно подражает Толстенко".

- Вопросы глупые, и отвечать на них я не стану.

- К директору часто будете жаловаться бегать?

- Не жаловаться, а докладывать - в зависимости от обстоятельств.

Воспитательница ждала вопросов, которые могли бы сблизить ее и ребят, но средняя группа молчала.

- Неужели вас ничего не интересует, кроме того, что замужем я или нет? Я бы хотела знать, ребята...

- Хватит... - оборвал ее ленивый голос. - Как живете, чем интересуетесь, чего желаете?.. Все это мы уже проходили. Поживем - увидим...

- Тогда приступим к выполнению домашних заданий, - сказала воспитательница; она склонилась над тетрадью, словно делая в ней пометки, а сама незаметно наблюдала за только что говорившим; она была на сто процентов уверена, что разговора не получилось из-за него.

Это был Уразай. И новая воспитательница с чувством обиды и даже некоторой неприязни смотрела на его равнодушное, спокойное лицо: "Доволен, чувствует себя героем..."

Но Уразай вовсе не чувствовал себя героем. В душе подростка шла мучительная борьба чувств: эта воспитательница была молодая, красивая... и еще не сделала ему ничего плохого, впрочем, все они не любили его, часто заведомо - после того, как "новенькой" давали о нем "представление", уже тогда, в первом их взгляде, он видел их нелюбовь: за что?.. И все же эта ему еще ничего не сделала, а он уже обидел ее: он первый... Но глубоко не удовлетворенный своим поступком Уразай в то же время знал, что в следующий раз он поступит точно так же... Должен поступить так... Для чего? Ответ на вопрос лежал вне его сознания, но неотвратимость зла, именно неотвратимость, ради победы эгоизма, победы недоброй, необъяснимой, настолько угнетали в тот миг его еще детскую душу, что он не в силах был больше сидеть с маской равнодушия на лице, встал и пошел...

"Куда он? Даже не находит нужным отпрашиваться", - воспитательница хотела окликнуть Уразая, но не смогла - не решилась, и он вышел, оставив ее в не менее смятенных, чем у самого, чувствах. Девушка одиноко сидела, думая, что она никогда не поладит с ними и вся ее педагогическая деятельность будет как этот первый день, который так плохо начался. Она ждала, когда пройдут отведенные для занятий часы, но и свободное время воспитанников не принесло ей ничего утешительного, наоборот, она еще острее почувствовала, что у ребят есть своя жизнь, в которую ее не впускают. Воспитательница заходила то в спальню мальчиков, то в спальню девочек, и всюду при ее появлении настороженно замолкали. В конце концов, такое хождение казалось ей неприличным, будто она навязывалась им или подслушивала, и она стояла в коридоре жилого корпуса, скучная, ко всему безучастная, и даже обрадовалась, когда к ней подошла девочка и сказала: "Вас зовет директор".