Заключение

Ни в одном разделе филологии нет, наверное, такого количества работ с подзаголовками вроде "введение в тему", "штрихи к теме", "к постановке вопроса" и т.п., как в сфере изучения сверхтекстов. Подзаголовки эти определенно указывают на начальную стадию исследования как теоретических, так и историко-литературных аспектов проблемы. Между тем, сама проблема формирования, статуса, структуры и системы смыслов того или иного сверхтекста приобретает в современной культурно-исторической ситуации значение, далеко выходящее за рамки собственно филологии. Так, дополнительные импульсы, усиливающие интерес, в частности, к "городским текстам", идут ныне из сугубо эмпирической сферы, где снятие ограничительных барьеров обострило потребность к открытию и переоткрытию прежде мало доступных пространств, что сказалось в литературе 90-х годов ХХ века заметным расширением поэтической (в широком смысле слова) географии. Литературоведение в этом отношении пока отстает от литературного процесса. На данный момент мы не имеем четкого представления о таких богатых и важных для русской литературы сверхтекстах как Римский, Византийско-константинопольский или Берлинский, столь актуальный для литературы русской эмиграции первой волны. В результате оказывается неисследованным вовсе, или, по крайней мере, под очерченным выше углом зрения, огромный пласт русской литературы, интереснейшая и специфичная система образов, различающася, порой радикально, у разных сверхтекстов. Наконец, оказываются непроясненными те внутренние тенденции русской культуры, которые связаны с положением России в мировом географическом и культурном пространстве и рельефно отражены именно в "городских текстах".

То же самое можно сказать и об "именных" текстах русской литературы, которые могут расцениваться как выражение художественной рефлексии по поводу тех или иных сверхзначимых литературных явлений. Сам факт образования какого либо сверхтекста можно воспринимать как неоспоримый знак культурной "силы" реалий, этот сверхтекст породивших. Но важно здесь и обратное влияние, не собственно на реалии (произведения Пушкина, Гоголя, Достоевского и других больших художников, к счастью, не будут переписаны, как, хочется надеяться, не будет перестроена Венеция или снесены в столице Италии руины древнего Рима), но на их рецепцию, на отношение к ним людей разных поколений. Отношение это складывается из двух составляющих - непосредственного впечатления от культурного факта и воздействия тех рецептивных пластов, кои, будучи вербально представлены в сверхтексте, образуют порожденный этим фактом след культуры, который на подсознательном уровне несет в себе практически любой человек.

Таким образом, сверхтекст не только отмечает некие высшие точки литературы и культуры, но и формирует вокруг этих точек обширное поле смыслов, обеспечивающее гениальным явлениям полноту жизни в веках, связанную со сложными про- и регрессивными процессами, но именно полноту и полноту жизни.

Все это в высшей степени доказательно продемонстрировала работа В.Н. Топорова о Петербургском тексте русской литературы, и сегодня мы с большой степенью уверенности можем говорить о насущной потребности в подобных работах, позволяющих осмыслить и переосмыслить наше отношение к высшим ценностям русской и мировой культуры и через это переосмысление понять, в конечном счете, самих себя, то есть нацию как ментальный, исторический и культурный феномен.