Персоналии. Любовь и ненависть Катулла

Рядом с ним Гораций кажется холоден, Овидий - легкомыслен, Тибулл - вял, Проперций - многословен...                          М.Л. Распаров. Поэзия Катулла*. Люблю? Ненавижу? Откуда я знаю?.. Все вместе, наверное. Вот и страдаю!..                          Катулл. (Пер. автора)

(В кн.: Гай Валерий Катулл веронский. Книга стихотворений / Изд. подг. С.В. Шервинский и М.Л. Гаспаров. М.: Наука, 1986. В дальнейшем поэзия Катулла, кроме авторских переводов, цитируется по этому изданию.)

Начнем с того, что представлял собой столичный круг людей, в котором вращался молодой провинциал, приехавший в Рим из Вероны. Прежде всего, дело происходит в середине I в. до н.э. Достаточно давно в римской литературе лидирует проза, риторика, а поэзия (ведь многие ли знали тогда о Лукреции?) в течение столетия практически не дает ни одного крупного имени. Стихотворные упражнения аристократии от нечего делать или в угоду моде, понятно, не в счет.

Время же это - время молодой империи, когда, как грибы, растут сказочные богатства, дух общества ликует от блистательных побед, у состоятельных людей появляется досуг для творчества.

Параллельно с этим не забудем и о все увеличивавшемся влиянии на римского читателя греческой, эллинистической литературы, особенно (в отсутствие собственных лириков) александрийской поэзии.

Вы помните из предыдущей книжки "Очерков..." основные черты этой поэзии: ученость, чувственность, тяготение к уединению, высокую степень версификации (т.е. совершенную форму). И Рим усваивает эту ученую легкость александрийской поэзии. Усваивает как читатель. Дело за поэтами.

Вокруг того самого Гая Меммия, которому Лукреций посвятил свою поэму, складывается кружок молодых талантливых литераторов, ораторов, политиков: Валерий Катон, Марк Целий, Лициний Кальв, Гельвий Цинна и др. Все они не были удовлетворены старой моралью, все сочиняли эпиграммы на Цезаря, все хотели принести в литературу нечто новое и пытались воспевать молодость, вино и красавиц в звучных стихах, имея образцом александрийских поэтов.

Цицерон назвал их "новыми поэтами" (по-гречески neoteroi), откуда и пошло название группы - "неотерики".

Ну а раз поэты "новые", значит, они обязательно должны бороться со старыми, с архаичными авторами, свергать кого-нибудь с "корабля современности", как делали это русские футуристы с Пушкиным. Неотерики свергали Энния, а вместе с ним и Цицерона, который относился к ним с большим сомнением, а сам частенько сочинял поэмы в духе Энния, не без желания, конечно, прославиться в веках и как поэт.

Однако, как это почти всегда случается, новое не только свергает какой-нибудь старый авторитет, но, создавая свое, пользуется тем же старым, разве что зачерпывая из другой тарелки. Так, отвергая Пушкина, новые русские поэты обращались к Державину; так, отвергая Энния, неотерики обратились к Каллимаху.

Отвергнув эпическую форму, неотерики занялись лирикой, освоили ряд малоизвестных мифов, насытили содержание своих стихотворений цитатами из утонченных предшественников, воспитав, таким образом, искушенного читателя, и обогатили латинскую поэзию многими еще не известными до них размерами.

"Они провозгласили святость инстинкта, невинность желания и величие мотовства... и ставили в центр жизни и поэзии любую женщину, замужнюю или нет, которая могла подкармливать их музу легкой непостоянной любовью", - пишет В. Дюрант.

Одной из самых ярких женщин этого круга была замужняя дама по имени Клодия из знатного рода Клавдиев. И дама эта благодаря поэтическому гению одного из неотериков, веронца Катулла, стала первым символом поэтического вдохновения. Много столетий спустя мир узнает имена Беатриче, Лауры, Елены Денисьевой... Но первой была Лесбия (так называл Клодию несомненно в честь Сапфо в стихах юный поэт).

ГАЙ ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ родился (согласно не слишком достоверной Хронике IV в.) в 87 г. до н.э. в семье состоятельного веронца и прибыл в Рим, вероятно, около 60-го года. Он прожил совсем немного, чуть больше тридцати лет, но чрезвычайно много успел. Он успел любить, быть любимым, ревновать, расстаться с возлюбленной, съездить в путешествие в далекую Азию, похоронить брата, надерзить сильным мира сего, стать некоронованным коро-лем неотериков и первым лириком Рима и, главное, создать книгу стихов, навсегда вошедшую в сокровищницу мировой лирической поэзии.

Думается, не имеет смысла пытаться подробно рассказывать о жизни поэта, тем более, что достоверного о нем известно мало, а вымышленную, точнее, романизированную биографию Катулла можно узнать, прочитав книгу В. Пронина "Катулл" из серии "Жизнь замечательных людей", вышедшую в московском издательстве "Молодая гвардия" в 1993 году стотысячным тиражом. К тому же, истинная биография поэта, как известно, в его стихах, к которым мы с вами сейчас и обратимся.

Литературное наследие Катулла составляют 116 произведений, из которых лишь небольшая часть представляет собой короткие поэмы, написанные в "ученом" стиле, все же остальное - любовная лирика и злые, насмешливые, часто использующие бранный, почти "площадной" язык, эпиграммы в уже современном значении этого понятия.

И поэмы, и эпиграммы Катулла гениальны, но мировую славу принесли ему любовные стихи.

Русские поэты переводили их с XVIII в. Существует самый разнообразный "русский Катулл", и в рифму, и без, и близкий к оригиналу, и совершенно далекий от него. Мы с вами попытаемся сравнить разные переводы одних и тех же стихотворений, чтобы лучше понять самого Катулла, а заодно и впервые присмотреться к тому, что же такое поэтический перевод.

Вот одно из лучших стихотворений Катулла. Прочтем его в четырех переводах:

Мальчик, распорядись фалерном старым, Наливай мне вино покрепче в чашу, - Так Постумия, правя пир, велела, Пьяных гроздьев сама пьяней налившись. Ты же прочь уходи, вина погибель, Ключевая струя, ступай к суровым, - Здесь несмешанный сок Фиониана.                          (Пер. С.В. Шервинского) Фалерна старого, служитель-мальчик, нам Лей в чаши горечи хмельной и беспощадной, Такой закон дала Постумия пирам, Пьянее ягоды налившись виноградной. Прочь вы, струи воды, куда угодно вам, Губителям вина; вы к строгим ворчунам Ступайте: чистого здесь царство Тионейца.                          (Пер. А.А. Фета) Пьяной горечью Фалерна Чашу мне наполни, мальчик! Так Постумия велела, Председательница оргий. Вы же, воды, прочь теките И струей, вину враждебной, Строгих постников поите: Чистый нам любезен Бахус.                          (Пер. А.С. Пушкина) Эй, пацан, вина живей! Погоди не разбавляй-ка, чтобы все мы, как хозяйка, полегли вина пьяней! Воду на пол выливай! К старикам ее убогим!.. Да живей, коротконогий, здесь бардак, не забывай!                          (Пер. автора)

Наиболее точный перевод принадлежит С.В. Шервинскому. Так или очень похоже звучали эти стихи на латыни, не знавшей рифмы, тяжело-звонко ступающей своими метрами, подобно вооруженному римскому легионеру. Но... чем же тогда отличался от прочих латинских поэтов легкий, звонкий, поэтичный язык гениального неотерика Катулла?

Перевод одного из лучших русских лириков А.А. Фета гармоничней, звучнее, благодаря рифме - истинной волшебнице нашей поэзии, но сколь же он далек от изящного, почти безрифменного, но удивительно светлого, какого-то игрового перевода Пушкина! Величие этого перевода в том, что он совершенно точен (исключая несколько слов, замененных синонимами и прибавление восьмой строки), музыкален, изящен и, самое главное, не кажется переводом. Такое ощущение, что это - авторское, вдохновенное стихотворение молодого Пушкина, тоже ведь "неотерика" в русской поэзии начала XIX века!

Последний перевод сознательно огрублен и представляет того Катулла, который был автором не только любовных стихов, но и резких, грубых эпиграмм. К тому же, дело-то ведь происходит, скорее всего, в лупанарии (публичном доме) или в каком-нибудь питейном заведении, мало чем от лупанария отличающемся.

Автору представляется такое прочтение этого стихотворения Катулла вполне возможным.

Итак, мы познакомились с четырьмя версиями одного лирического шедевра. Стал ли нам понятнее Катулл? Пока трудно сказать?

Тогда давайте почитаем еще.

Вот одно из знаменитейших обращений к Лесбии, по всей видимости созданное еще в начале их романа, стихотворение, в котором любовь по значению своему ставится выше космических стихий:

Будем, Лесбия, жить, любя друг друга! Пусть ворчат старики - за весь их ропот Мы одной не дадим монетки медной! Пусть заходят и вновь восходят солнца, - Помни: только лишь день погаснет краткий, Бесконечную ночь нам спать придется. Дай же тысячу сто мне поцелуев, Снова тысячу дай и снова сотню, И до тысячи вновь и снова до ста, А когда мы дойдем до многих тысяч, Перепутаем счет, чтоб мы не знали, Чтобы сглазить не мог нас злой завистник, Зная, сколько с тобой мы целовались.                          (Пер. С.В. Шервинского)      Лесбия! время летит!      Пламенем нашей любви      Крылья ему подожжем!.. Пусть старики, с охладевшею кровью, Морщатся, брезгуют нашей любовью;      Что нам за дело до них! Солнце зайдет и взойдет; Нам же, пришельцам земли,      Лишь погостить на земле; День наш промчится, и вечный мрак ночи Ляжет на жадные к прелестям очи.      Что же нам время терять?      Лесбия! день еще наш;      Неге его до конца!..      Дай мне скорей поцелуй!.. Мало!.. дай тысячу, дай и другую!.. Друг мой, еще! я без счету целую;      Что поцелуи считать?..      Сто поцелуев еще!..      Мало! дай тысячу вновь: После, как счет уж совсем потеряем, Вместе мы все поцелуи смешаем,      Чтобы не сглазили нас.                          (Пер. С.Е. Раича) Жить и любить давай, о Лесбия, со мной! За толки стариков угрюмых мы с тобой За все их не дадим одной монеты медной. Пускай восходит день и меркнет тенью бледной. Для нас, как краткий день зайдет за небосклон, Настанет ночь одна и бесконечный сон. Сто раз целуй меня, и тысячу, и снова Еще до тысячи, опять до ста другого, До новой тысячи, до новых сот опять. Когда же много их придется насчитать, Смешаем счет тогда, чтоб мы его не знали, Чтоб злые нам с тобой завидовать не стали, Узнав, как много раз тебя я целовал.                          (Пер. А.А. Фета) Будем, Лесбия, жить, пока живы, И любить, пока любит душа; Старых сплетников ропот брюзгливый Пусть не стоит для нас ни гроша. Солнце сядет чредой неизменной И вернется, как было, точь-в-точь; Нас, лишь свет наш померкнет мгновенный, Ждет одна непробудная ночь. Дай лобзаний мне тысячу сразу И к ним сотню и тысячу вновь, Сто еще, и к другому заказу Вновь на столько же губки готовь. А как тысяч накопится много, Счет собьем, чтоб забыть нам итог, Чтоб завистник не вычислил строго Всех лобзаний и сглазить не мог.                          (Пер. Ф.Е. Корша) Клянусь, ни медного гроша за все ворчливые попреки святош не дам! Жизнь хороша! Жаль, что быстры ее потоки... Так будем, девочка, любить, покуда солнце не померкнет и ночь не спустится - закрыть нам остывающие веки. Целуй меня сто тысяч раз, теряя счет и обновляя, чтоб зависть злобная людская с тобой не сглазила бы нас!                          (Пер. автора).

Здесь последний перевод представляет собой скорее вариацию на мотив Катуллова стиха. Остальные четыре, несмотря на значительную разницу в метре, на различный поэтический уровень, одинаково можно считать достаточно точными переводами. Но, взяв за образец точности текст Шервинского, нельзя не заметить, как, может быть, лучшая версия - версия Фета теряет одну очень важную деталь. "Пусть заходят и вновь восходят солнца", - говорит Катулл. Этого нет у Фета. А жаль, потому что, несмотря на то, что мы смертны, и любовь наша умрет вместе с нами, а век наш краток, все же сила чувства, сила любви такова, что влюбленные не обращают (и не обратят) внимания даже на такие космические явления, как рождение и смерть звезд. Можно ведь и так прочитать эту строчку!

Вот эту мысль о многовариантности прочтения поэтической строки мне бы и хотелось донести до читателя как главную. Можно любить или не любить того или иного поэта, то или другое стихотворение, но если ты умеешь читать, перечитывать одно и то же произведение по-разному, - литература (и поэзия, конечно же!) навсегда станут для тебя одним из самых главных, самых насущных, необходимых занятий. И ты сделаешься настоящим читателем, тем, для кого, собственно, и пишутся книги.

Недолгим, однако, было счастье поэта. Клодия, которую он называл "сиятельной богиней изящного шага", воробышка которой он воспевал в изящнейших строчках, быстро охладела к требовательному, небогатому и не очень красивому любовнику. Дама полусвета, вряд ли она могла бы предпочесть поэзию благосостоянию. Катулл мучился, ревновал, сочинял то горящие страстью, то громыхающие негодованием стихи:

Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою, Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня. Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет, В воздухе и на воде быстротекущей пиши!                          (Пер. А.И. Пиотровского).

Но все напрасно: Клодия разлюбила. А может, и вовсе не любила, так, играла...

Но он-то любил! И как!..

Ненависть - и любовь. Как можно их чувствовать вместе? Как - не знаю, а сам крестную муку терплю.                          (Пер. С.В. Шервинского) Хоть ненавижу, люблю. Зачем же? - пожалуй, ты спросишь. И не пойму, но в себе чувствуя это, крушусь.                          (Пер. А.А, Фета) Я ненавижу и люблю. Как это сталось, я не знаю. Но это так: я сознаю, И мучусь этим и страдаю.                          (Пер. З. Северского).

Окончательно убедившись в том, что Клодию ему не вернуть, Катулл мстил ей грубыми, зачастую непристойными эпиграммами, осыпал ими ее предполагаемых любовников, а заодно и политических недругов вплоть до самого Цезаря. Но все же, все же наряду с такими вот выкриками больной души:

Целий! Лесбия, Лесбия (ты слышишь, Чуешь?), Лесбия, та, что самой жизни, Милых всех для меня была дороже, В переулках теперь и в подворотнях Эта Лесбия тешит внуков Рема.                          (Пер. С.В. Шервинского), -

Катулл не утратил ни доброты, ни чистого поэтического вдохновения. Вот его стихи, посвященные памяти умершего на чужбине брата:

Много морей переплыв и увидевши много народов, Брат мой, достиг я теперь грустной гробницы твоей, Чтобы последний принесть тебе дар, подобающий мертвым... Жаркой слезою дары эти смочены, плачем последним. Здравствуй же, брат дорогой! Брат мой, навеки прощай!                                  (Пер. А.И. Пиотровского)

В эти годы Катулл создает и свои замечательные длинные стихотворения и поэмы: "Аттис" - плач юноши, служителя жестокого восточного культа Кибелы, оскопившего самого себя ради служения любимой богине; "Пелей и Фетида" - великолепными гекзаметрами воссозданный миф о Пелее и Ариадне; свадебные эпиталамии и ряд других.

И, кроме того, Катулл переводит с греческого. Как вы думаете, кого? Александрийцев? Нет. Катулл переводит единственного лирика, которого именно он и должен был переводить. Катулл переводит Сапфо, ее знаменитое "Богу равным кажется мне..." И это ведь совершенно естественно. Как у Сапфо впервые в греческой поэзии зазвучал индивидуальный человеческий тембр, как Сапфо впервые сумела передать тончайшие нюансы человеческой любви, так и Катулл ведь первым из римских поэтов сказал "я" и, ничего не утаивая, все рассказал о себе в прекрасных стихах.

После почти полуторатысячелетнего забвения, веронские гуманисты эпохи Возрождения нашли чудом сохранившийся экземпляр книжки стихов римского поэта. С тех пор поэзия Катулла как бы открывает страницы избранной любовной лирики мира. Поэты учатся у него классическим образцам короткого стихотворения (Так, например, нидерландский лирик эпохи Возрождения Иоанн Секунд, писавший на латыни, создал целую книгу вариаций на тему стихотворения о тысяче поцелуев Катулла. О творчестве Секунда мы поговорим в соответствующем томе "Очерков...") , ученые (да и не только ученые, но и поэты тоже - см., например, очерк А.А. Блока "Катилина", в котором несколько страниц посвящено Катуллу. - А.А. Блок. Собрание сочинений в 8 т. М.-Л.: Худож. лит., 1962. Т. 6. С. 80 - 86) комментируют его творчество, а читатели, которым, в общем-то, и дела нет до того, сколько поэтических открытий, новых размеров и т.п. внес Катулл в латинскую поэзию, читатели наслаждаются его лирикой, влюбляясь вместе с поэтом, спеша на свидания, ревнуя, горюя, отчаиваясь, так, будто все происходит с ними самими, а не с древним веронским поэтом, чистым, темпераментным и талантливым, поэтом от Бога, от природы, таким же, каким был наш Александр Пушкин.

ВОПРОСЫ:

1. Кто такие "неотерики", когда они жили и работали, чьими последователями в литературе считали себя?
2. Как вы думаете, почему Катулл избрал для своей возлюбленной псевдоним Лесбия? Как этот псевдоним связан с именем древнегреческой поэтессы Сапфо?